Софи явно была рада таким крутым переменам в жизни, под ее высоко поднятыми бровями продолжало пылать единожды вспыхнувшее пламя любви к избраннику.
Дарган засмеялся, указал рукой на дорогу и сказал:
– Тогда в путь, а удачу мы поймаем сами. Ви, мадемуазель Софи? Теперь я буду звать тебя Софьей, моей Софьюшкой.
– Ви, месье д'Арган, – немедленно отозвалась она и повторила по-русски: – Тогда в путь, удачу… сами.
– Ты, это, учи русский говор, а то заявишься в станицу чурка чуркой, – добродушно выговорил Дарган. – Наши скурехи драчливые, все волосы на голове выдерут.
– Ви, месье.
Дарган гнал кабардинца до тех пор, пока солнечный диск наполовину не опустился за горизонт. Дончак не отставал, расфыркивая пену по сторонам, он громко екал селезенкой – его давно не выводили на прогулки. Но сидевшая на нем всадница притомилась, это было видно по ее бледному лицу и темным кругам под глазами. Когда путники свернули с дороги в небольшую рощицу, женщина облегченно вздохнула.
Спрыгнув с седла, Дарган снял переметную суму, стреножил кабардинца и пустил его на небольшую поляну. Только после этого он подставил плечо, помогая жене сойти на землю. Она сразу же повалилась в траву. Накинув путы и на дончака, Дарган подпустил его к своему коню. Последние лучи позолотили верхушки деревьев, в роще замолкали птичьи голоса. Раздернув ремни на сакве, казак достал хлеб, мясо, сыр, вареные яйца, разложил продукты на попоне.
– Ешь, – мягко полуприказал он невесте. – А потом я укрою тебя буркой, и ты поспишь. Погода вон какая теплая.
– Ви, месье д'Арган, мерси боку…
Софи подползла к наспех собранному столу, запихнула в рот кусок хлеба с мясом и принялась медленно жевать. Лицо ее то и дело подергивалось болезненными судорогами. Глядя на ее страдания, Дарган лишь насмешливо морщил нос. Когда с едой было покончено, он сложил попону и бросил ее под дерево, потом рывком задрал платье на спутнице, не успевшей даже выразить протест по поводу столь беспардонного обхождения, и крепкими пальцами взялся разминать мышцы на ее ногах. Затем Дарган раскинул бурку, перенес жену на нее и подсунул ей под голову все ту же попону.
Убедившись, что Софи провалилась в сон, казак разжег небольшой костерок и вытащил из саквы мешок с драгоценностями. То, что он увидел, снова заставило его напрячься. В ларце лежали в основном золотые монеты, среди которых попадались серьги и кольца с камешками и без них. Внизу отдавали матовой белизной бусы из крупного жемчуга, оправленного в золото и серебро, а в одном из углов светился глубоким небесным светом необычный камень величиной едва ли не с голубиное яйцо, оправленный в серебряную сетку с кольцом на самом верху. Он притягивал внимание куда сильнее, чем все остальные ценности, словно в нем таилась какая-то магическая сила. Дарган не утерпел и стал по очереди натягивать на пальцы кольца с печатками, сравнивая их с перстнем, подаренным императором. Они оказались не одинаковыми, с вензелями, с печатями и без них, но все без исключения по красоте не уступали государеву подарку.
Глава четвертая
На дне ларца белела грамотка; развернув ее, Дарган, который, как и почти все казаки, знал грамоту, с изумлением увидел, что она написана на русском языке старинной вязью. Он прочитал по слогам: «Достояние сие хранить и передавать по наследству в роду князей Скаргиных, пошедшем от новогородского боярина Скарги. Писано в лето семь тысяч сорок четвертое от сотворения мира».
Казак перевел взгляд на драгоценности, в его голове промелькнула мысль, что хозяин парижского подворья, ограбленный им, принимал участие в войне и привез это богатство из России.