Он лихорадочно искал выход из столь незавидного положения.
– Шевелится, но голова вся в крови.
– Это дело рук вон того разбойника, – без тени сомнения в голосе сказал вахмистр. – Надо брать кавказского абрека в цепи, иначе утекет.
– Платовский, видать, – попытался присмотреться кто-то.
– У Платова казаки донские, а этот – урядник из дикой дивизии. Вишь, белый капюшон на папахе и черкеска. Кавказец, это точно, они русских не любят. Теперь в парижских газетенках пропишут статейки о русских медведях со звериными нравами. Мол, решили и в Европе восстановить первобытные порядки. Ежели дойдет до царя-батюшки – головы никому не сносить.
– А то…
Дарган вытянулся до боли в сухожилиях, он уже выбрал жертву и теперь искал удобный момент, чтобы прыгнуть на холку лошади и унестись в лабиринты враждебного города. Главное – добыть свободу, а там будет видно.
Но тут пришедшая в себя девушка одернула платье и неожиданно встала. Ее трясло, на щеках выступила нездоровая краснота, делая лицо почти черным. Она подошла к Даргану, вцепилась ему в плечо. Он хотел было отстраниться, но тут же заметил, что подружка пытается улыбнуться. Это было так неожиданно и неестественно, что в голове казака пронеслась мысль, что девица тронулась рассудком.
– Же протест контре, – поведя рукой вокруг, попыталась она что-то сказать, а потом жалко усмехнулась. – Же… месье… камараде… л'амур. Л'амур…
– Гляди-ка, у ней ламур на уме, – удивился один из патрульных. – А мы-то думали, что уже и душу Господу отдала.
– Живучие они, что наши, что ихние…
Гусары переглянулись, вахмистр закашлялся, заставив коня переступить копытами. На некоторое время наступила тишина, казалось, весь патруль во главе со старшим решает сложную задачу, в которой высокий приказ никак не увязывался с необсуждаемой прихотью женщины. И какое решение должно было сейчас перевесить, зависело не только от командира, но и от каждого гусара в отдельности.
– Он же тебя снасиловал, – не выдержал кто-то из воинов. – Какая, к черту, любовь, да ты умом подвинулась, милая?
– Же… се венье, – девушка морщила лоб, пытаясь уяснить, что ей говорят. Она указала рукой на себя. – Же, же… венье… Симпазис авес.
– Он тебя того… невинность привер, а тобой надо было любоваться – адмир, что ты такая красивая, – не унимался гусар, но тут же махнул рукой и повернулся к товарищам. – Тут дело бесполезное, их надо сдать в комендатуру. Пускай разбирается начальство. Она говорит, что сама сумеет оторвать ему яйца, тогда при чем тут мы?!
– Вот то и получила, что надумала. А все-таки, не дай бог, до царя дойдет, – повторился один из патрульных.
Снова воцарилось молчание, нарушаемое лишь короткими восклицаниями девушки, повторяющей одно слово: «Л'амур… л'амур». Она все-таки сумела прильнуть к Даргану и теперь виновато посматривала на него.
Казак, только что готовый сорваться с места, начал отходить от напряжения, не понимая, что происходит и как поступить дальше. Он вихрем улетел бы от этого места, но поведение иноземки заставляло относиться к ней с уважением, подавляющим чувство опасности. Кажется, она влюбилась в него с первого взгляда.
Вахмистр переложил поводья в левую руку, пятерней почесал за ухом, затем надвинул кивер на глаза, махнул рукой и скомандовал:
– Бери в кольцо, в комендатуре разберутся. И того нужно забрать, что под стеной, – он хмуро посмотрел на подчиненных и добавил, как бы оправдываясь. – А если оставим как есть, другой патруль эту историю навесит на нас. Вон, копытами уже стучат.
Со стороны площади послышался звонкий цокот подков.
Глава третья
Ясное утро розоватым золотом окрасило кресты парижских соборов, черепичные крыши дворцов и чугунное литье парковых оград и мостов.