В западном стойле — шесть одинаковых вороных коней. Их всегда запрягают в экипаж Дарклинга. Дойдя до ограждения, парень тихо свистит, и один из коней трусит к нам, подергивая шелковой гривой.
Я достаю клочок бумаги из рукава и вручаю его Дарклингу.
— Снова письмо следопыту, — говорит он без всякого удивления.
— Она боится, что его убили в битве, но пока не внесли в список умерших, — я мешкаю, а затем добавляю: — Еще мне кажется, что она боится, что он жив и забыл о ней.
Он изучает бумажку, после чего возвращает ее мне. Затем гладит длинную бархатную лошадиную морду.
— Что мне ей сказать? — спрашиваю я.
— Правду, — он поворачивается ко мне. — Скажи ей, куда перенаправили мальчишку.
— Она подумает…
— Я знаю, что она подумает, Женя.
Я прислоняюсь к ограждению, повернувшись спиной к загону, и начинаю теребить бумажку. Дарклинг что-то тихо нашептывает коню, но я не могу разобрать слова.
Я боюсь встречаться с ним взглядом, но все же набираюсь храбрости спросить:
— Тебе совсем на нее плевать?
Повисает короткая пауза.
— Что ты в действительности хочешь знать, Женя?
Я пожимаю плечами.
— Она мне нравится. Когда это все закончится…
— Хочешь знать, простит ли она тебя?
Я провожу пальцем по кривоватым строкам, написанным рукой Алины, по острым и косым буквам. У меня уже очень давно не было такой подруги.
— Возможно, — тяну я.
— Не простит.
Подозреваю, что он прав. Я бы не простила. Просто не думала, что для меня это будет иметь такое значение.
— Решай сама, — говорит он. — Я прикажу принести письма тебе.