— Птиц я ловил пацаном, — сказал Леонид. — В Тимирязевском лесу. Хорошо знаю, певчих особенно. По платью и свисту знаю — это я тебе могу помочь. Голубями тоже занимались, много интересного. Астрономия — это звезды различать? Или как науку? Это я не петрю, пока…
— Да хоть звезды… Погляжу на небо: это Орион… Это Большая Медведица… Или Малая там… Ну, это всякому надо, ты понял, да? Цветок сорву: это майник двулистный… Это лапчатка-узик… Я вчера в букинистическом «Определитель» купила Маевского, у бабушки не было. Займусь летом. А то как чурка с глазами. Все равно как не знать в доме: это стул, это стол. Просто знаю: «мебель», а по предметам не знаю. Да? Идиотизм.
Леонид обернулся к полке, на которую она кивнула, потянул стоящий с краю определитель, молча полистал, поставил обратно.
— А иностранный? — снова спросил он. — Для работы?
— Ну, как сказать… Для работы тоже…
Она начала вслух произносить то, что светилось в ней, несформулированное, толкавшее на подвиги. Однако когда это было в ней — все получалось маняще-прекрасно, стоило же сие прекрасное облечь в слова, получалось глуповато, нереально.
— Понимаешь, ну, меня приглашают в такое место, где разные великие люди и иностранцы. Такое может быть, да? Никто говорить с ними не умеет, а я — на английском! Потом — на французском! Потом негр подходит, я с ним на африканском! Он говорит: простите, я из Америки, я такого языка не знаю. А я ему: стыдно не знать язык своей родины… Один… немолодой, слушает, подходит: «Мария Сергеевна, вы меня забыла? Между прочим, я считал вас пустой, я ошибался… Помните, мы работали вместе?..» А я отвечаю по-английски, потом перехожу на немецкий: «Не имеет значения, Григорий Иваныч, все мы, конечно, делаем ошибки!..»
Чем дальше, тем глупее казалось ей то, что она произносила, поэтому закончила Мария утилитарно-прозаическим, понятным:
— Вот… И может, потом меня пошлют с делегацией в Париж куда-нибудь. Или в Нью-Йорк. Интересно же, правда?
— Только тебя там не хватало!
Леонид усмехнулся по-доброму, по-прежнему:
— Наврала сто верст до небес, и все лесом… Дурочка! Волоса остригла, не привыкну никак. Такие косы отрезала!
Подошел, обнял, поцеловал, бормотал со стоном, что истосковался, что каждую ночь видел ее во сне, а днем представлял, как входит к ней, целует, ласкает ее кожу шелковую, ни у кого такой нет…
Пока Мария говорила, пока он слушал ее внимательно, серьезно смотрел — чувствовала, скак несется вспять, утекает куда-то стремительно время, кусок его, разлучающий их, делающий чужими, неузнаваемыми друг для друга. Утекает, утекло — и вот уже не было, не существует ни аварии, ни его и ее болезни, никакого там еще скоростного резания… Просто, как бывало, он утром ушел, вечером вернулся, и ничто не имеет значения, только родные руки, родной запах рта, кожи, тела — его тепло, знаемая пронзительная судорога счастья быть ему покорной. И нежность.
Проснулась Мария поздно, когда совсем выспалась. Соседки еще спали, похрапывая на своих койках, было тихо, только Лина негромко бубнила текст, читая учебник. Мария лежала, открывая и закрывая глаза, вспоминала вчерашний вечер, свой долгий обратный путь от Софьи Павловны: выйдя на улицу, она расхотела спать и побродила по поселку, успокаивая волнение, думая о том, какой стал Леонид, привыкала к нему, новому, восстанавливала прежнее, вспоминала.
Из открытого кухонного окна шел в квартиру весенний сладостный и тревожный ветерок, будя надежды на лучшее. Надежды эти не впрямую, тайно, слабо связывались уже с Леонидом…
Потом она почувствовала, что на нее кто-то смотрит, и подняла голову. Опершись локтем об изголовье койки, на нее вопросительно и задумчиво глядела Шурина девочка. Толстощекая, лобастая, с маленькими черными глазами и пунцовым крохотным ротиком, она не походила ни на мать, ни на отца, ни на брата. Глядела, явно желая что-то сообщить и стесняясь.
— Ты что? — Мария улыбнулась, припоминая, как зовут девочку, и так и не вспомнила. С детьми она не умела ни разговаривать, ни общаться.
— К вам приходили… — девочка тоже улыбнулась, показав мелкие белые зубки, втягивая смущенно в плечи голову. — Не стали будить. Комнату вам… Мама спросила, нас не пустишь? С детьми не пускают…
— Спасибо, молодец. Кушать будешь, я чай поставлю?
— Нет, мне мама давала.
Мария поднялась, вскипятила чайник, поела на скорую руку. День обещал быть хорошим, и она решила пойти погулять к реке, а заодно поспрашивать у местных насчет комнаты. Она не поверила, что кто-то на самом деле приходил, предлагал — кому? Никто и не знает, что ей нужна комната. Лина, во всяком случае, никого не видела, правда, она утром ненадолго выбежала в магазин.