Снова с удовольствием взялась за скоростное резание, пропадала в цеху. Вместе с Тепловым и Михеевым меняла угол заточки резца, подачу, глубину резания. Тщательно записывала результаты, соображала, делала выводы — никто над ними не смеялся, обсуждали, принимая или отвергая, — здесь все, как и она, мало что знали. На конференцию в НИИ Евгений Тарасович взял ее с собой. К очередной получке ей дали премию, отметили благодарностью в приказе по отделу. Она купила себе туфли и дешевенький, но приличный костюм: ей теперь часто приходилось ездить с делегациями на соседние предприятия, где тоже «внедряли» или уже «внедрили». Вечерами она занималась языками, чувствовала в себе свободу, уверенность, независимость. И не было никакого ей дела, что Леонид должен был скоро вернуться домой.
В тот день, когда он наконец вышел из больницы, Мария купила на толкучке пластинки с английскими текстами и еще на работе радостно предвкушала, как будет сравнивать свое и истинное произношение. Едва войдя в дверь, бросилась ставить пластинку, слушала, раздеваясь, повторяла. Ей казалось, что ее произношение, воспринятое из самоучителя и из кинолент на английском, шедших в «Метрополе», очень близко к настоящему. В дверь постучали. Не услышала или не позволила себе услышать — постучали еще. Пластинку Мария не остановила, но замерла внутренне. О том, что Леонид уже дома, она не знала, но поняла, кто стучит. Лихорадочно отыскивала в себе, на что опереться, чтобы не поддаться чему-то, уж шевельнувшемуся жалко и радостно в сердце. Постучали третий раз, но теперь робко, без надежды, Марию этот стук вдруг пронзил болью, она вскочила и, не рефлектируя — правильно, не правильно, — откинула крючок.
Леонид был худой, с чистыми голубыми глазами на бледном, поюневшем лице, из-под куцей ушанки торчали белесые бритые виски и затылок. Он вошел, снял ушанку: на стриженой голове краснел зигзагом рубец, неровно торчали отрастающие лохмочки волос. Был он жалок, неуверен, незнаком. Мария со стыдной радостью услышала в себе: «Не страшен!» Не любит его больше. Сразу пришла свобода и уверенность.
— Проходи, садись, — произнесла она приветливо и улыбнулась. Не выключила пластинку: не обязательно за стенкой слышать каждое их слово.
— Выздоровел? Я рада…
Леонид, не ответив, снял куртку, прошел и сел на кровать, покосился на черный вращающийся диск.
— Иностранный учишь? Дело хорошее. Какой это?
— Английский.
— Ну вот, я слышу, что не немецкий. Я на фронте школу разведчиков кончал, немецкий учил. Помню немного…
Мария, покровительственно улыбнувшись, спросила по-немецки, как он себя чувствует. Леонид быстро и довольно свободно ответил. Мария опешила, ей почему-то сделалось неприятно, как от фальшивой ноты, словно услышала сию грамотную немецкую фразу она, допустим, от бабки Маши или даже от их тощего шкодливого кота. Разбитной, добрый выпивоха Леонидка не должен был, по ощущению, даже подозревать, что кроме того языка, на котором он разговаривает с малых лет доныне, существуют еще какие-то иные языки и наречия. Разрушался привычный цельный образ. Раньше этих тем они никогда, естественно, не касались, поскольку все это было из иной, не кочновской жизни…
— Вот как… — сказал Леонид, — Ты и немецкий рубишь. Не ожидал… Английский знаешь уже или просто тексты крутишь? Нам в разведшколе тоже с утра до ночи крутили пластинки, чтобы ухо привыкло.
— Учу… — отвечала Мария. — Кое-что знаю.
— По-немецки рубишь, зачем еще? Или за границу посылают?
— Нет.
— Я считал, в работе изменения вышли… Мать говорила, болела ты сильно, в больницу забирали. А потом — вроде работу поменяла, с портфелем ходишь…
— Поручили на производстве тему одну, — начала опять серьезничать Мария. — С делегациями ездить приходится на другие предприятия. На совещания разные… Документацию ношу в портфеле.
— В гору идешь… А иностранный зачем? Два к тому же?
— Ну… — Мария запнулась. — Так… Хочу вообще иностранные языки знать, штук десять.
— Зачем?
— Понимаешь…
Мария вдруг удивленно подумала: правда, а зачем? Зачем вечерами сидеть, зубрить слова, фразы — не назубрилась в техникуме? — вместо того, допустим, чтобы закатиться после работы в кино, а то и на свиданку. Теперь, когда она оказалась на виду, приоделась, у ней появились потенциальные поклонники, захоти — найдешь с кем убить время. Нет, зубрит, читает книжки, получая от этого удовольствие. Просто от бабушки, что ли, присутствовала в ней инерция движения вверх, как у снаряда выпущенного, но не долетевшего еще до цели. Убеждение, что человек должен Знать. Ответа на вопрос «зачем?» она пока не имела. Просто: «Когда б Аллах судил мне быть червем, тогда б червем меня Аллах создал…» А коли уж ты не червь, то и живи не по-червиному, рвись к свету и солнцу…
— Понимаешь… — продолжала она растерянно. — Мне нужно… Я решила… Музыку, стихи, литературу, астрономию, цветы, камни… птиц всяких по голосам и оперению различать.