Соловьев молча разглядывал ее, потом сказал взволнованно:
— Невероятно… Маша? Ты будто и не рада…
— Рада, я просто еще не проснулась…
— А мне Ефимова рассказывала: землячка появилась. Из Москвы, бетонщицей пошла, да заболела… В диспетчерскую определилась оператором… Зовут Марией. А фамилию твою она не помнила, да ты и поменяла, наверное?… А я почему-то подумал, что это можешь быть ты. Сколько работаю, разные люди отовсюду приезжают — и мысли не было ни разу. А тут вдруг: это ты…
Мария молчала, пытаясь улыбаться. Соловьев все так же взволнованно и пристально разглядывал ее.
— Маша… — произнес он мягким, прежним своим голосом. — Рад тебя видеть до бесконечности! Ты не представляешь как… Ты днем после дежурства отдохнешь, вечером к Ефимовой приходи, хорошо? Я ждать буду, обязательно приходи. Так хочу поговорить, расспросить…
Он улыбнулся, прежним жестом чиркнул ладонью по шее — вот так надо, мол, — и вышел.
— Знакомы раньше были? — спросила с интересом Шура.
— Еще со школы, — отвечала Мария. — Я не узнала его, изменился очень…
— Еще бы… Это сколько же лет прошло?
Ефимову Мария посетила в первый же день, как стала выходить из дома после болезни. Посмотрела, все ли ящики с книгами и вещами пришли, вытащила теплую одежду и обувь. В комнате Софьи Павловны стоял нежилой беспорядок: кровать, наспех заброшенная одеялом, на столе, застеленном старой облезлой клеенкой, прорванной на углах, — грязная кружка, обломанная буханка хлеба. Кровать, стол и тумбочка со шкафом были явно казенные, вафельное застиранное полотенце, перекинутое через железную спинку койки, тоже было казенным, с черной квадратной печатью на уголке.
Мария тогда подумала, что, оказывается, какая-то часть человечества по-прежнему кочевники, не обременяющие себя излишними вещами, не обращающие внимание, где и каково их временное пристанище, кто оказался рядом, не распаковывающие до конца чемоданов. Протрубила труба — снялся мгновенно, двинулся дальше… Ей показалось трогательным и симпатичным такое небрежение. Привыкла, что даже у одиноких дам — были среди их с Александром знакомых и такие — в отдельных квартирках царит богатая лакированная чистота, в шкафах обязательный хрусталь, на полу паласы и ковры, в ванных — редкий кафель, бутылочки с шампунями, лосьонами, в мыльницах зарубежное мыло… Не то чтобы она была против немецкого мыла, финской туалетной бумаги, французских духов и шампуней — все эти приятные удобные мелочи она давно уже освоила радостно, вознаграждая себя за голодную оборванную юность, за вшей, водившихся во время войны (из-за отсутствия этого самого мыла!). Она просто слышала в себе раздраженное сопротивление против того, чтобы охотиться в ущерб свободному времени и, что греха таить, работе за этими шампунями, мылами, хрусталем. Если пошел и купил, не напрягая эмоций, — прекрасно! Но как цель бытия — извините. Тогда руки можно мыть хоть простым мылом, голову — яичным желтком или хлебным мякишем, а пить и есть на любой посуде. Не смертельно.
Софья Павловна перехватила их с Шурой у вахты, отправлявшейся в поселок, сунула ключ:
— Приходи, как поспишь. Меня не будет, дожидайся. Может, поесть чего-нибудь приготовишь? Нет — вместе ужин сообразим…
Дома были на этот раз все. Соседки работали во вторую смену, Лина готовилась к поступлению в техникум: скоро должны были начаться приемные экзамены на подготовительные курсы. Женька опять выпивала с кавалером на кухне, отругиваясь от совестившей ее Марии Ивановны.
— Вот и отдохни после дежурства! — раздраженно сказала Шура, раздав по подзатыльнику начавшим капризничать ребятишкам. — Нет, Мария, ищите частную! Одинокую-то пустят, это с ребятишками не хотят никто. Хоть уезжай куда прямо…
— Мария! — воинственно произнесла Анастасия Филипповна. — И ты, Александра! Ну-ка попроверьте свое имущество! Почистила нас Нинка, сучка курносая. Некому, кроме как ей. И с концами. Стали глядеть ее чемодан — нету!
Нинка, забежав, очевидно, в общежитие за вещами, перед тем как исчезнуть навсегда, увезла у Марии Ивановны давно купленную («но совсем хорошую!») чернобурку; песцовую шапку и шерстяное платье у Анастасии Филипповны; японский парик у Лины. У Шуры она не взяла ничего: дома были ребятишки и видели, как она все это быстро бросала в чемодан. У Марии она прихватила ту самую батистовую рубашечку и туфли, а заодно и новую шерстяную кофту. В общем, за нее можно было не беспокоиться: на дорогу и на первые дни бегства она себя обеспечила…
— В милицию будем заявлять? — наступала Анастасия Филипповна на Марию. — Или так спустим? Пущай, мол, ворует, пока за серьезное срок не закатают?
— Как вы, так и я, — отвечала Мария. — Я, бабы, спать лягу. Устала…
Легла и заснула, несмотря на шум. Слышала сквозь сон, как старухи привели комендантшу, та сходила за милиционером. Через какое-то время ее разбудили, чтобы она подтвердила, что у ней пропало. Она подтвердила.
— Мария, — сказала Шура, которая либо не ложилась, либо встала уже. — Не спите больше сейчас, лучше ночью нормально поспать. Дурь свалили, и ладно. Я по себе знаю: и так и так пробовала.