Он снял очки.
— Ну почитай, почитай! — ответил. — Устал я, признаться!..
Я его за оба плеча ухватил и затряс: голосу дать с перепугу не могу.
— Вставал он сейчас! видел ты это?!..
— Ну, выпил так и хорошо!.. — отвечает. — А я не могу, захмелею! Я свое потом на радостях выпью!
Что станешь с глухим делать? Господи, думаю — да неужто же спал я и сон мне пригрезился?!..
Взялись мы покров на место класть — сердце у меня как екнет: смертные туфли покойника все в свежем снегу налипшем! Я на них пальцем Ермилычу тычу.
— Откуда снег?!.. — бормочу.
Тот нагнулся, поглядел, обтер их рукою.
— По пороше в царствие Божие идет!.. — проговорил. А глаза как у безумного светятся.
Покосился я на лик отца Ивана. И сразу страх отвалился от сердца — просветлевший лежит покойник, улыбается…
Перевел взгляд на окошко — там чернота, ни звездочки, ни огня не видать. Отошла, стало быть, всенощная! Не могу понять, чему Бог привел свидетелем быть — сон ли привиделся, чудо ли произошло? Но зачем же усопшему оживать было, уходить куда-то?.. Так до свету глаз и не сомкнул, понятно!
А наутро смотрю, люди к нам спешат, как на пожар будто; иные бегом бегут, крестятся.
Вышел я на крыльцо, обступили меня.
— Жив отец Иван?!… — спрашивают.
— Вот вам и раз!.. — отвечаю. — Вчера все вы сами его на столе видали! Завтра вынос будет!
— А вот, сказывают, будто жив он! — враз несколько голосов заявляют.
— Видели его, будто, вчера вечером?
— Да знаешь ли ты, что вечор случилось?.. — вперебой другие шумят. — Комсомольцы все в Видьбе, в проруби потонули!!!
Меня как обухом треснуло!
— Да что вы? Как, каким манером?!..
— Отец Иван их у церкви встрел, да за собой по тропке с горы и повел. А склизко было — все как есть они и посорвались да в полынью и попадали… пьяные, понятно! Только один уцелел, вот он; сам сейчас объявился!