Он понимал, что его заперли в каком-то помещении, но следили ли за ним? Он снова попытался разорвать свои путы. Его стальные мускулы вздулись и напряглись, веревка впилась ему в тело, но не разорвалась.
Самое ужасное было то, что руки ему связали за спиной и он не мог снять с глаз повязку. Имей он возможность видеть, может, смог бы и убежать.
Однако различным попыткам освободиться, предпринимаемым им, никто не препятствовал, вокруг не ощущалось никакого движения. Морис сделал вывод, что он один.
Его ноги касались чего-то нетвердого, напоминающего песок или рыхлую землю. Острый, резкий запах каких-то растений раздражал его обоняние. Морис решил, что находится в оранжерее или в чем-то подобном. Он сделал несколько шагов, наткнулся на стену, повернулся, чтобы ощупать ее руками, и удовлетворенно улыбнулся, обнаружив садовые инструменты.
С неимоверными усилиями он исследовал эти предметы один за другим. Теперь возможность побега зависела от времени: если случай или Провидение дадут ему минут пять и будет найден какой-нибудь режущий инструмент — он спасен.
Он нашел лопату.
Руки Мориса были связаны за спиной, и ему стоило большого труда перевернуть лопату острием вверх. Прислонив ее к стене, он стал перерезать, а точнее, перетирать веревку, связывающую запястья. Это оказалось долгим делом: железо лопаты резало медленно. Пот заливал лоб. Услышав, как ему показалось, шум приближающихся шагов, Морис сделал последнее усилие, почти сверхъестественное. Веревка, наполовину перетертая, порвалась.
Он вскрикнул от радости. Теперь он был, по крайней мере, уверен, что умрет защищаясь.
Морис сорвал с глаз повязку.
Он оказался если не в оранжерее, то в павильоне, где сберегались растения, которые не могут оставаться под открытым небом в холодное время года. В углу были сложены садовые инструменты, один из которых сослужил ему такую великую службу. Напротив было окно. Он бросился к нему: оно было забрано решеткой и под ним стоял часовой с ружьем.
Примерно в тридцати шагах, в другом конце сада, возвышалось небольшое строение, парное с тем, где находился Морис. Жалюзи во втором павильоне были опущены, но сквозь них виднелся свет.
Он подошел к двери и стал прислушиваться: за дверью прохаживался другой часовой. Это его шаги Морис слышал раньше.
В глубине коридора раздавались приглушенные голоса. Обсуждение, по всей видимости, переросло в спор. Морис не мог разобрать всего, о чем говорили. Однако некоторые слова доносились вполне отчетливо, как будто для них не существовало расстояний: «шпион», «кинжал», «смерть»
Морис удвоил внимание. Приоткрылась какая-то дверь, и спор стал слышен отчетливее.
— Да, — произнес один голос, — это шпион, он что-то обнаружил. Его наверняка послали, чтобы выведать наши секреты. Если мы его отпустим, то рискуем, что он нас выдаст.
— Но его слово? — спросил кто-то.
— Много ли стоит его слово? Сначала даст, потом изменит. Разве он дворянин, чтобы можно было верить его слову?
Морис заскрежетал зубами при мысли, что есть еще люда, думающие, будто только дворянин может хранить верность своему слову.
— Но ведь он нас не знает; как же он может нас выдать?
— Конечно, он не знает, кто мы и чем занимаемся, но теперь он знает адрес и вернется сюда с подходящей компанией.
Этот аргумент оказался решающим.
— Хорошо, — прозвучал голос, уже несколько раз поражавший Мориса и принадлежавший, видимо, главному из них, — так, значит, решено?
— Ну да, сто раз да. Я не понимаю вас с вашим благородством, дорогой мой. Если Комитет общественного спасения нас захватит, увидите, будет ли он церемониться.
— Значит, вы настаиваете на вашем решении, господа?
— Несомненно. Вы, надеюсь, тоже не будете против?
— У меня ведь только один голос, господа, и он за освобождение пленника. У вас шесть голосов, и все они за смерть.