Действительно тихо. Только всплески ракет.
— Закурить бы…
Отказать не могу и отсыпаю на закурку.
Обхожу свой пятачок, который занимает моя битая-перебитая рота, — всё нормально. И вдруг… В свете ракеты вижу в поле маленькую фигурку. Что за чертовщина? Может, мерещится?
Взвожу автомат, хоронюсь за деревом, наблюдаю. Нет, не мерещится. Человек определенно направляется к роще и, уйдя из зоны наблюдения немцев, спокойненько поднимается в рост и идет прямо на меня.
Выхожу из-за дерева — он испуганно шарахается в сторону, но я узнаю того бойца, что давал мне махорку.
— Лявин, подите-ка сюда, — приказываю негромко. — К немцам в гости ходили?
— Что вы, командир… За сухариками я… — Он вывертывает карманы и показывает: — Вот они. Нынче слабый трофей, а вчера много раздобыл. Хотите? — Он протягивает мне сухарь.
— Мертвых, значит, обшариваете?
— Я только насчет жратвы и курева. Вещевой мешок пощупаю, если чую сухарики или хлебец — беру. А по карманам — ни-ни.
— Покажите!
Он выворачивает наружу карманы брюк, но, кроме сухарей и махорки, ничего нет.
— У наших-то ни хрена нет, а вот у тех, кто до нас наступал, богато. Только далеко они, почти под самым немцем.
— И туда доползали? Не страшно?
— А чего? Жрать-то надо.
— Так вот, Лявин, — решаю я, — разбудите отделенного и сдайте ему свои трофеи. Пусть завтра перед обедом разделит на всех. Поняли?
— Нет! — Он исподлобья глядит на меня и отступает на шаг.
— Повторите приказание!
— Каждый сам может, командир. Я шкурой рисковал. Не отдам! — В его глазах вспыхивает злобный огонек. — Чего тут делить? Пущай сами поползают.
— Вы что, не поняли меня?
— Не понял! — почти кричит он и лезет в карманы, сухари летят на землю. — Пущай подбирают!
— Значит, ни себе, ни людям? А говорили, не жадный.