Сперва Митрофан крыс не замечал. Пущенный на ночь в кухню, он, видимо, мирно проспал до утра, и тетя Муся — Мария Ивановна не без сарказма говорила: «У нас, как у Дурова, — котята и крысята пьют из одного блюдца».
Но уже на следующую ночь у Митрофана (кстати, тогда его еще звали «Метро» из-за буквы «М», ясно очерченной на его сером лбу) проснулись охотничьи инстинкты.
И вошедшие на кухню утром увидели следы прошедшей битвы: на полу лежали две или три поверженные крысы, а небольшой серый котишка ходил с видом первого консула, уже метившего в императоры.
С тех пор крысы исчезли, и Митрофан был признан.
Ему давали лучшие куски мяса, его таскали из комнаты в комнату. И постепенно он понял, что является если не Наполеоном, то по меньшей мере ответственным съемщиком квартиры.
Он даже заговорил.
На тетю Мусю, приносящую продукты, он ворчливо покрикивал:
— Мяса мне, мяса!
А иногда беспардонным образом вмешивался в разговоры, создавая полную иллюзию, что понимает, о чем идет речь!
Вернувшись из геологической экспедиции, моя жена Леля спросила его:
— Заморили тебя, Митроша, тощий ты какой-то!
Кот произнес тоном профессионального нищего что-то невнятное и жалобное.
Тут выскочила из кухни Даша, наша домработница (тогда еще водились женщины этой благородной профессии, освобождающие работающих хозяек от очередей, готовки обедов и пр.). И, не взглянув на Митрошу, закричала: «Все врет, все врет!»
Я и сам был убежден, что Митрофан знает немало слов.
Но чувства юмора он был лишен. Если при нем начинали говорить о его хвосте (когда он вырос, хвост вытянулся, обузился и придавал его солидной фигуре что-то босяцкое), он поднимался и уходил с тем глупым видом, который всегда присущ обидчивым, лишенным чувства юмора людям.
Короче говоря, его перестали воспринимать как кота; он стал жильцом квартиры, не самым умным, но зато способным развеселить — своим человеком.
Когда я болел — это было не в первый и не в последний раз — у меня было много свободного времени, я обратил внимание, что взбудораженный Митроша произносит классическое «мяу-мяуч-мяу» как-то в ритме популярного ругательства «ма-тяу-ма».
И всеми способами — от ласки и уговоров до суровых угроз — выработал у кота удивительное умение ругаться.
Началось с того, что навестить меня пришли друзья — Сережа Владимиров в Александр Львович Дымшиц.
Было жарко — ведь мы жили под крышей, и летом у нас всегда было теплее, чем в других квартирах. Они поговорили со мной о том о сем, подсели к столу, и я поставил перед ним начатую бутылку «Столичной». Налили по рюмке. Чокнулись за мое здоровье.
В эту минуту Митрофан вскочил на стул с твердым намерением присоединиться к компании. И как разудалый выпивоха, он произнес свою фразу «ма-тяу-ма», прозвучавшую восторженно и недвусмысленно.
Александр Львович пристально посмотрел на кота, на меня и сказал: