Симен стоял долго, потом решительно почесал за ухом.
— А, черт! Дар божий есть дар божий, кому бы он ни достался. Ула и так будет в убытке, тем паче если суд затеет.
Не сознавая толком, что делает, Симен мигом разгреб кучу веток, сунул туда бересту, чиркнул спичкой и поджег.
Минуту спустя потянулся дым, плотный и густой.
Симен долго стоял и смотрел, как дым стлался над полем соседа, потом, как бы очнувшись, пробормотал сердито сквозь зубы:
— Гм, гм… такой уж я есть, вечно всем уступаю.
— Гав-гав-гав-ав!
Бурман поднял голову и с громким лаем помчался к дороге, разделявшей земельные участки двух хозяев.
Симен поглядел ему вслед.
— Что за черт! — Он заслонил рукой глаза от солнца. Никак это его телята? И Ула с ними. Неужто одумался или холодов испугался?
Он медленно пошел к дороге. Ула стоял, опершись обеими руками на изгородь. За ним стоял теленок и жевал полу его пиджака. На лице Улы играла широкая улыбка — он видел, как Симен спас его поле.
— Ты что это, нынче зерно окуриваешь?
— А ты, гляжу, телят пасешь.
— Да вот… не твои ли это телята? Забрели они вчера на мое поле, так я сперва погнал их по дороге, а потом думаю: может, это твои, еще заплутают, чего доброго.
— Хорошо, что не угнал, мои это телята.
Наступило молчание.
— Добрый ячмень уродился у тебя нынче на Лангмюрене, Симен.
— Да уж, обижаться не приходится. Неплохой нынче год, вот кабы еще картошка уродилась.
— Да, пожалуй, так оно и будет.
— Кто его знает, не нравится мне, что пятна какие-то на ботве.
— Пятна?
— Ты в этом деле разбираешься, не взглянешь ли, коли есть минутка; я думаю, может это сухая гниль?