— Да ты это давным-давно запамятовал, — отвечает ленсман.
— Вот незадача! — бурчит себе под нос Ларс.
И в тот день не стал он в работу впрягаться.
На другое утро Ларс и вовсе голову потерял. «Теперь и подавно за работу браться нечего, все одно ничего не выйдет. Остается лишь пойти да узнать, не даст ли кто в долг — налог заплатить», — думает он.
— Вот ведь незадача! — бурчит себе под нос Ларс и чешет затылок. — Кажись, все было на мази, сеновал, почитай, был готов! А тут, нате, еще напасть!
И вдруг ему приходит на ум:
— Придется с сеновалом до осени повременить.
— А уж, — добавляет он, — коли снова какая помеха выйдет, брошу все, черт меня подери, и укачу в Америку!
В годах мы были с ним ровня, а я был мальчонка по четырнадцатому году, когда он пришел к нам в село…
Было то под осень, в студеное утро, когда солнышко не все еще обогрело и все дворы покрывал сероватый иней.
Батька с Соломоном были на мельнице, а мы с мамкой сидели в избе. Она пахтала масло, а я пособлял ей. Дела у ней было спозаранку по горло. Но хоть и за полудень перевалило, а масла на мутовке все еще не было видать. Сливки не сбивались, так и перли из маслобойки, и мать давай разливать их по чашкам.
— Что за притча? — молвила она. — Кабы только беды не было! Шибко боязно мне за Розку.
Розка-то, самая лучшая наша корова, собиралась вот-вот телиться.
Тут он и сунулся в приотворенную дверь.
— Ой, никак опять побирушка? — заворчала мать.
А у него поздороваться еле-еле язык повернулся. Так он и остался стоять в печном углу, слова не говоря, а мамка пахтала.
— Сроду такого тихого нищонка не видывала, — сказала она шепотом.
Да и меня не приводил бог ни прежде, ни после видеть такого голодранца. Лохмотья на нем прикрывали друг дружку, а местами видать было голое тело. На ногах у него были опорки без подошвы, на полу оставались мокрые следы пальцев.
— Побираешься? — спросила наконец мамка.
Так оно и было.
— Сирота, что ли?
— Нет, мамка с братом да сестрой, а еще Антон, пошли низом.