– А когда каждый день… Тут, знаешь ли, любому консерватору захочется изменений.
Аверкин невольно фыркнул.
– И все же, – сказал он, – я не совсем понимаю, зачем… То есть я рад встрече, но все-таки.., как-то…
– Ну что ты мямлишь, разведчик? – проворчал Илларион. – Что “все-таки”? Что – “как-то”? Всю твою секретную биографию я знаю наизусть, она у меня на шкуре записана тем же алфавитом, что и у тебя, а речь, насколько я понял, идет именно о ней. Так что ты мнешься, как одетый в бане?
– Видишь ли, – снова вмешался в разговор Мещеряков, – дело серьезное, а действовать по официальным каналам не представляется возможным. То есть найти и шлепнуть этого твоего шантажиста мы могли бы в любой момент…
– Найти и шлепнуть его я мог бы и без вашей помощи, – проворчал Аверкин. – Невелика хитрость – пришить какого-то мозгляка. Но он сказал, что в случае его смерти вся информация будет автоматически введена в Интернет для самого широкого ознакомления. Я-то это как-нибудь пережил бы, но по отношению к Управлению это было бы что-то вроде.., ну…
– Предательства, – закончил за него Илларион. – Ты заметил, Коля, что мы стали стесняться нормальных, всем понятных, вполне литературных русских слов, сплошь и рядом заменяя их туманными намеками, синонимами и обыкновенным матом? И не только слов, но и понятий, которые они обозначают: совесть, верность, честь – в том числе и честь мундира… Почему это, ты не знаешь?
– Потому, что это понятия из девятнадцатого века, – с горечью ответил Аверкин, – а нынче уже двадцать первый на дворе. Сейчас понятия другие: гони бабки и фильтруй базар.
– И сколько он с тебя требует? – поинтересовался Илларион.
– Сто штук, – ответил Аверкин.
– Ото, – с уважением протянул Илларион. – Круто берет.
– Уверяю вас, это только начало, – сказал Мещеряков.
– Фильтруй базар! – воскликнул Илларион голосом рэкетира с Рижского рынка образца тысяча девятьсот девяностого года. – Кстати, – добавил он нормальным тоном, – мы что, так и будем сидеть в машине? Прямо по курсу я наблюдаю очень симпатичный дом, в котором наверняка есть холодильник и парочка кресел, где нам, несомненно, будет удобнее, чем на этих драных седалищах.
– Мне всегда казалось, что седалище – это задница, – заметил Мещеряков.
– Милости прошу, – сказал Аверкин. – Только давайте закончим деловой разговор здесь.
– Ага, – догадался Забродов, – пуганая ворона куста боится? Ты еще не расковырял свое жилище на части в поисках скрытых камер и замаскированных микрофонов?
– Тебе смешно, – уныло сказал Аверкин.
– Конечно, – согласился бессердечный Забродов. – Мне смешно. О чем, собственно, разговор? Кто-то выведал что-то, чего ему знать не полагалось? Так ведь эта ситуация не нова! Более того, мы с вами всю жизнь получали деньги именно за то, что совали нос туда, куда нам его совать не полагалось. Лично я, конечно, по всем понятиям – обычный мордоворот, “зеленый берет” и вообще профессиональный убийца, мне тонкие материи неподвластны, но вы-то!.. Ты-то, господин полковник! Чего вы испугались-то? Хакера сопливого вы испугались? Кого, черт бы вас побрал, вы собрались шлепать?! Найти его, показать ему “козу”, чтобы полные штаны навалил, – вот и вся ваша секретная миссия. А то развели тут Ялтинскую конференцию, слушать противно…
– Очень все это у тебя просто получается, – сказал Мещеряков, игнорируя повышенный тон Забродова. – Чем, собственно, ты предлагаешь его напугать? Насчет своей внезапной смерти он высказался вполне определенно. Ну, ты в курсе: Интернет и так далее… Тюрьмой его пугать бесполезно, поскольку человек он бесспорно грамотный и понимает, что доказать мы ничего не сможем, особенно если хотим сохранить нарытую им информацию в тайне.