Секунду Баландин смотрел на него, думая, как быть дальше. Дело решили “вольво” и “Депеш мод”. Волк шагнул вперед, хорошенько прицелился и нанес своей жертве страшный удар носком ботинка. Бритоголовый всхрапнул, как лошадь, и упал лицом вниз, ударившись головой о бордюр, Баландин, хромая, шагнул вперед, снова занес ногу и с силой опустил ступню на шею бритоголового, который, скорее всего, уже и без того был мертв. Услышав, как хрустнули шейные позвонки, Баландин мрачно улыбнулся.
Удача действительно была на его стороне. В сумочке бритоголового оказалось больше полуторы тысяч долларов и толстая пачка российских рублей. Кроме того, Баландин разжился золотым “ролексом”, цепочкой, перстнем, пачкой дорогих американских сигарет и фирменной зажигалкой “зиппо”, которая, если верить рекламе, не гаснет даже на самом сильном ветру.
К сожалению, правый карман бритоголового, в котором тот так многозначительно держал руку, оказался пуст.
Баландин, который почти не сомневался в том, что так оно и есть, все-таки был разочарован: пистолет ему был нужнее денег.
– Фуфлыжник, – на прощание сказал Баландин трупу и бесшумно растворился в темноте.
Первый день, проведенный Игорем Баландиным в родном городе после долгой разлуки, закончился.
* * *
– Я вот думаю, – глубокомысленно изрек Илларион Забродов и интригующе замолчал, взвешивая на ладони метательный нож с широким обоюдоострым лезвием.
Полковник Мещеряков, который со всеми удобствами расположился в любимом кресле хозяина и неторопливо потягивал хороший коньяк, закусывая его дымом дорогой сигареты, покосился на своего бывшего подчиненного и лучшего друга сквозь дымовую завесу и промолчал. “Фиг тебе, – злорадно подумал он. – Тот, кто сказал “а”, непременно скажет и “бэ”. А я тебя за язык тянуть не собираюсь. Ломаешься, как девка на выданье, совсем обалдел от безделья”.
Пауза затянулась. Бывший инструктор спецназа в последний раз взвесил нож на ладони, задумчиво повертел его в пальцах, недовольно поморщился, положил его на стол, взял другой, пожал плечами, снова взял со стола предыдущий нож и почти не глядя метнул его в укрепленный на противоположной стене липовый спил. Нож с глухим стуком вонзился в самый центр мишени.
– Ты почему не бреешься? – нарушил молчание Мещеряков.
– Я думаю, – лаконично отозвался Забродов. Брошенный им нож вошел в мишень так близко от первого, что металл издал протестующий скрежет.
– И о чем же ты думаешь, если не секрет? – спросил Мещеряков, забыв о данном себе минуту назад обещании.
Он смотрел на нож, который с глухим прерывистым гудением вибрировал в центре липового спила, и не заметил промелькнувшей на заросшем недельной щетиной лице Забродова ехидной улыбки.
– Думаю, не отпустить ли мне бороду, – сказал Илларион, примериваясь перед очередным броском.
– Фу, гадость какая! – скривился Мещеряков.
– Не спорю, – покладисто согласился Забродов. – О вкусах, друг мой Андрюша, вообще спорить не принято. Допускаю, что ты в силу неизвестных мне причин можешь не любить мою потенциальную бороду. Впрочем, кто знает: возможно, тебе понравится…
– Тьфу, – отреагировал полковник. – Может, мне уйти?
– Зачем это? – живо поинтересовался Забродов.
– Ну, мне всегда казалось, что, если у человека понос, он нуждается в уединении. Пусть даже понос словесный.
– Грубо, – печально сказал Забродов – Грубо и в корне неверно. Что же мне теперь, задыхаться от…
– От собственной вони, – с готовностью подсказал Мещеряков.
– От недостатка общения, солдафон! И потом, ты ведь никуда не уйдешь. На столе еще полбутылки коньяку, куда же ты пойдешь-то?
– Дурень, – обиделся Мещеряков. – Подавись ты своим коньяком.