Полагаемся ли мы на свою память, или доверяем уму действовать на свой страх и риск, — результат один: в конечном счёте человек действует и мыслит, живёт и умирает благодаря источнику, лежащему за пределами «нашего» знания и управления. Но этот источник — мы сами, и стоит это осознать, как он перестаёт противостоять нам и довлеть над нами как некая враждебная сила. Ведь никакая предусмотрительность и предосторожность, никакой самоанализ и интроспекция не могут изменить того факта, что ум:
Подобно глазу, видит всё, но не может увидеть себя.
В конце концов единственной альтернативой к паралитическому дёрганью оказывается прыжок в действие — по принципу «будь что будет». С точки зрения обычных условностей, такой поступок может быть и правильным, и неправильным. Но на этом уровне наши решения должны сопровождаться убеждением, что всё, что мы делаем, всё, что с нами «происходит», в конечном счёте правильно. Иначе говоря, мы должны вступить в действие без оглядки, без «задней мысли» сожаления, сомнения, колебания или самоосуждения. Когда Юнь-мэня спросили «Что такое Дао?»— он ответил очень просто: «Продолжай идти!» (цзю).
Принцип «действия без задней мысли», без раздвоения, нельзя, однако, воспринимать всего лишь как правило или предписание для подражания. Мы не сможем осуществить действие такого рода, пока ясно не осознаем, что иначе действовать просто невозможно. Выражаясь словами Хуан-бо:
Люди боятся забыть о своём собственном уме из боязни провалиться в пустоту, потерять опору, за которую можно ухватиться. Они не знают, что пустота на самом деле — не пустота, а истинное царство Дхармы… Её нельзя открыть или отыскать, постичь с помощью мудрости или знания, выразить в словах, коснуться физически (т. е. как объекта) или обрести в качестве заслуженной награды. [19, с.29]
И только когда поймёшь невозможность «ухватить ум с помощью ума», возникает ‘недействие’ (у-вэй); это и значит «сидеть себе спокойно, ничего не делая», в то время как «весна приходит и трава растёт сами собой». При этом уму не нужно стараться отпустить себя или стараться не стараться. Это может привести только к новым искусственным осложнениям. Но в качестве приёма психологической тактики можно посоветовать не стараться избегать и этих осложнений. По учению японского наставника Дзэн, Банкея, (1622–1693) — ум, который не может схватить себя, называется ‘Нерождённым’ (фусе), — это ум, который не возникает и не проявляется в царстве символического знания.
Один мирянин сказал: «Я очень ценю ваши указания о Нерождённом, но в силу привычки у меня продолжают возникать вторичные мысли (нянь), и так меня пугают, что трудно оставаться в совершенной гармонии с Нерождённым. Что мне делать, чтобы полностью довериться ему?»
Банкей сказал: «Если ты попытаешься подавить возникающую заднюю мысль, то твой ум окажется расколотым на тот, что подавляет, и тот, что подавляется, и в нём уже не будет спокойствия. Так что лучше тебе просто поверить, что, в сущности, никаких вторичных мыслей (возможности контроля с помощью вторичных мыслей) нет. В силу кармического влечения они то возникают, то исчезают благодаря тому, что мы видим и слышим, но сами лишены сущности.
Этой же точки зрения придерживался Хуан-бо, который писал:
Когда считают, что существует нечто, отдельное от ума, и его нужно осознать или достичь, и для этого используют ум — это означает неспособность понять, что ум и цель его поисков — одно и то же. Ум нельзя использовать для поисков чего-то в самом сознании; даже через миллионы кальп никогда не наступит день, когда это можно будет сделать. [19, с.24]
Не следует при этом забывать о социальном контексте Дзэн. Дзэн — это путь освобождения преимущественно для тех, кто овладел правилами социальной конвенции и принципами, с помощью которых группа обусловливает индивида. Дзэн является лекарством против дурных последствий такой обусловленности, против умственного паралича и тревоги, вызванных гипертрофированным самосознанием. Нельзя забывать, что Дзэн возник в обществе, управляемом в духе учения конфуцианства, с его акцентом на этикете и пунктуальном исполнении ритуала. Что касается Японии, то здесь Дзэн следует рассматривать в связи с жёсткой дисциплиной, необходимой для воспитания касты самураев, которые в годы беспрерывных войн подвергались особенно сильным эмоциональным нагрузкам.
Будучи лекарством против таких социальных условий, Дзэн не пытается бороться против самих конвенций, наоборот, он принимает их как нечто само собой разумеющееся. Это отчётливо видно в таком проявлении Дзэн как тя-но-ю, или ‘чайная церемония’. Поэтому в другом социальном контексте Дзэн может оказаться весьма опасным средством. Это может случиться там, где конвенции ослабли, или, в обратном случае, там, где царит дух прямого бунта против конвенций и готовность злоупотреблять Дзэн в разрушительных целях.
Помня об этом, мы можем оценить свободу и естественность Дзэн, не теряя из виду перспективу. В процессе социального обусловливания общество для самоконтроля принуждает личность отождествлять свой ум с неподвижным представлением о себе. Это приводит к тому, что человек мыслит о себе самом, как о «я» — о том, что мы называем «эго». Вследствие этого умственный центр тяжести переносится от спонтанного или изначального ума к вымышленному образу «эго». Как только это произошло, сам центр нашей психики отождествляется с самоконтролирующим механизмом. В таком состоянии становится уже почти невозможным понять, как это «я» могу сам «себя» отпустить, раз «я» — это и есть моё привычное усилие быть верным самому себе. Я оказываюсь совершенно неспособным произвести какое-либо умственное действие, которое не было бы преднамеренным, искусственным и нарочитым. Так что всё, что я ни делаю для того, чтобы забыть о себе, отпустить себя, — будет той же, хотя и замаскированной привычкой держать себя в руках. Я не могу быть сознательно бессознательным, намеренно — спонтанным. Стоит мне захотеть быть спонтанным, как усиливается моё намерение быть таковым. Я не могу от него освободиться, а это и есть то единственное, что стоит на пути к его осуществлению. Получается так, как будто кто-то дал мне лекарство и предупредил при этом, что оно не подействует, если, принимая его, я буду думать о белой обезьяне.
Поскольку я стараюсь забыть о белой обезьяне, я остаюсь в ситуации «двойной мысли», где «делай» означает «не делай» — и наоборот. «Да» подразумевает «нет», а «вкл.» — «выкл.». Тут приходит Дзэн и спрашивает: «Если вы не можете удержаться от мысли о белой обезьяне, вы что, вспоминаете о ней специально?» Иными словами, имею ли я намерение иметь намерение; нарочно ли веду я себя нелепо? Тогда я вдруг понимаю, что само моё намерение — спонтанно; что моё контролирующее я — «эго» — представляет собой творение моего неконтролируемого или естественного я. В этот миг всем уловкам «эго» приходит конец: оно исчезает, попав в свои собственные сети. Я вижу, что не быть спонтанным просто невозможно. Ведь то действие, от которого я не могу удержаться, я выполняю спонтанно, а поскольку в то же самое время я пытаюсь его контролировать, постольку отношусь к нему как к выполненному по желанию. Как сказал бы мастер Дзэн, «теперь вам не остаётся ничего иного, как хорошенько посмеяться».
В этот миг изменяется вся система ума, и я оказываюсь в каком-то новом мире, но почему-то ясно ощущаю, что был в нём всегда. Стоит мне осознать, что моё умышленное и целенаправленное действие происходит спонтанно, «само собой», так же, как дыхание, ощущение или восприятие на слух, я тут же разрываю замкнутый круг усилий быть естественным. Никакого противоречия больше нет: сама «попытка» и есть естественность. Исчезает чувство принуждённости, скованности и «задавленности». Выходит, что я был увлечён схваткой, в которой одна моя рука сражалась с другой, и совсем забыл, что обе руки принадлежат мне. Преграда спонтанному действию рухнула, когда обнаружилось, что усилия ни к чему. Как мы видим, открытие, что и произвольные, и непроизвольные действия ума происходят одинаково спонтанно, может быстро положить конец фиксированному дуализму между умом и миром, познающим и познаваемым. Новый мир, в который я попадаю, насквозь прозрачен благодаря своей свободе от запретов. Кажется, что я сам стал как бы пустым пространством, в котором всё и происходит.
В этом и состоит смысл таких часто повторяемых утверждений как: «все существа с самого начала находятся в нирване», «всякий дуализм — ложная выдумка» «обычное сознание и есть Дао», так что нечего и стремиться к гармонии с ним. Говоря словами Чжэн-Дао-ке:
Человек, который понял, что невозможно отступить от Дао, становится беззаботным, подобно герою стихотворения Сюань-чэ, который:
Человек перестаёт стараться быть естественным, когда понимает, что в этом нет нужды, — и тогда в неожиданный момент эта естественность приходит сама собой. Наставники Дзэн часто вызывают это состояние с помощью особого приёма: не отвечая на вопрос ученика, они ждут, пока тот отвернётся, и когда он уже готов уйти, вдруг окликают его по имени; он, естественно, оборачивается: «Да?» — а учитель восклицает: «Вот оно!»
Западному читателю может показаться, что всё это — нечто вроде пантеизма, попытки снять противоречия с помощью утверждения, что «всё есть Бог». Но с точки зрения Дзэн такой подход как раз и далёк от подлинной естественности, ибо нуждается в специально созданной теории — «всё есть Бог» или «всё есть Дао». Дзэн упраздняет эту искусственную теорию, показывая, что она так же излишня, как и все прочие. Человек не достигнет спонтанной жизни тем, что будет повторять какие-то мысли и утверждения. Он достигнет её, когда осознает, что все эти способы ни к чему. Все средства и способы реализации Дао Дзэн называет «ногами змеи» — т. е. совершенно лишними приспособлениями.
Строгому рационалисту, конечно, может показаться, что вывод, к которому мы пришли, есть чистый абсурд, — что отчасти и верно. С буддийской точки зрения реальность как таковая не обладает смыслом, ибо не является знаком, указывающим на нечто вне себя. Соприкоснуться с реальностью — с «таковостью» — значит выйти за рамки кармы, за рамки последовательного действия, и вступить в жизнь, лишённую какой бы то ни было цели. Но для Дзэн и для даосизма это и есть подлинная жизнь вселенной, каждое её мгновение самодостаточно и не нуждается в том, чтобы оправдываться какой-то внешней целью.
Выражаясь словами из «Дзэнрина»:
Видящий это подобен двум друзьям из другого двустишия «Дзэнрина»: