Да уж, Чародеям действительно мост не нужен, брод вполне проходимый, раз уж даже я перебралась без проблем. Вышла на песок, все хорошо, только берег-то высокий, надо как-то забираться наверх. Для начала, стуча зубами от ветра, стянула штаны и рубашку, отжала из них воду и кое-как натянула обратно. Не забыв поклажу: в одной руке лукошко с отсыревшим завтраком и мокрыми ботинками, в другой Сенькин сверток; пошла вдоль берега, пытаясь найти место, где бы взобраться. И совсем недалеко увидела сломанное дерево, завалившееся кроной вниз к реке. Цепляясь за ветки, царапая руки и ноги сучьями, кое-как вскарабкалась на обрыв. «Хороша… Рубашку порвала, мокрая, грязная, замерзшая, вся исцарапанная — красавица просто! Баська была бы в восторге», — я рухнула в траву прямо на краю склона. Сил бояться уже не было. Растянувшись, немного погрустила о своей горькой судьбе: «Ведь могла же не ходить, Баська дала такую возможность, так нет же, понесло меня, действительно дурочка», — я осмотрелась по сторонам. Лес подступал к самому обрыву. Ну, вот оно, Чернолесье. Кажется, пока на меня никто бросаться не собирался, злобных взглядов из-за деревьев не кидал и вообще, светлело, уже и солнышко показалось. Я решила сломя голову в лес не бежать, а высушить одежду и перебрать вещи, что добыл мне Сенька.
Вот оно, счастье — в тючке лежал плащ, вернее, когда я развернула сверток, то тем, во что все было завернуто, оказался плащ, не доха конечно, но тепленький. Я в срочном порядке вытряхнулась из мокрой и грязной одежки и побросала ее на ближайшие ветки того самого поваленного дерева, по которому взбиралась наверх. С наслаждением накинула на себя замечательный, просторный и почти сухой плащик, наверное принадлежащий Сенькиному отцу — он обернулся вокруг меня два раза. Сразу стало тепло, и жизнь показалась не такой уж безнадежной. Согреваясь, я думала о том, какой молодец Сенька, что все-таки навязал мне свой сверток, как хорошо иметь такого друга и вообще как хорошо тут сидеть и отогреваться после холодного купания…
Сгущающиеся сумерки окутывали, но еще позволяли разглядеть на дороге, извилисто убегающей от деревеньки, фигуру всадника на коне. Статный, широкоплечий, с осанкой достойной особы королевского рода, в длинном темном плаще, с развевающимися черными волосами, он казался смелым рыцарем, сошедшим со страниц книги. Виллем и сам отлично знал о таком сходстве и довольно ухмылялся, пребывая в прекрасном расположении духа.
Избалованный вниманием хорошеньких селянок и горожанок, трепетно тающих под цепким взглядом черных глаз, теряющих силы к сопротивлению во властных объятиях сильных рук, он уже не особо и ценил это внимание, увеличивая число разбитых женских сердец. Но вчера он сумел заманить в сети своего темного обаяния поистине ценный экземпляр. Виллем улыбнулся и едва не облизнулся, подобно коту над миской сметаны, окунувшись в сладкие воспоминания вчерашнего дня. Да, девушка была очень хороша — хрупкая, с кожей цвета дорогого фарфора, светлыми кудряшками, причудливо уложенными и переплетенными полевыми цветами, огромными серыми глазами, опушенными длинными черными ресницами, пухлыми губками цвета и вкуса спелой малины. Она больше походила на прекрасную принцессу, чем на обычную селянку, которой была. Казалось бы, завоевать ее сердце будет невероятно трудно, а вышло так легко. Глупышка верила в любовь и сама себя наказала.
Виллем скривился в усмешке, и его, до этого казавшееся прекрасным лицо, стало отвратительным и даже пугающим. Девушка хранила себя для избранного, а упала в объятия обольстительного чародея. Виллему стоило только рассказать ей красивую историю, наобещать любовь до гроба и скорое свое возвращение, зачаровать ее простенький амулет на память. «Каждая женщина продажна, дело только за ценой», — довольный собой подвел итог размышлениям всадник, и, пришпорив коня, продолжил свой путь.
«Да, кажется здесь», — подумал Виллем. Он был именно на этой опушке Чернолесья в день своей инициации. Вот на краю обрыва камень судьбы, на первый взгляд обычный серый булыжник, но даже два года спустя чародей хорошо помнил, как при прикосновении камень стал нижней ступенькой лестницы, уходящей в небеса. Он помнил, как сжалось в благоговейном трепете сердце, при виде спускающейся по ступенькам навстречу ему прекрасной женщины в белой, словно сотканной из облаков и солнечного света накидке с капюшоном. Помнил, как Светлая Дева коснулась полупрозрачным тонкими пальцами его склоненной головы. Как теплая волна силы, таившейся глубоко внутри юноши, будто бы вырвалась наружу с неистовством застоявшегося в стойле породистого жеребца. А еще он помнил слова наставника: «Неплохой выйдет из тебя чародей, правда без задатков великой силы, но неплохой». Для юного чародея, пребывающего в эйфории от встречи с видением, готового творить, едва почувствовавшего вырвавшуюся силу, рисующего в воображении картину его будущих свершений, слова эти звучали как приговор.
— Я посредственность, никчемность, — бормотал юноша, рассматривая врученный ему зеленый камешек с затейливым узором.
Виллем отмахнулся от навалившихся воспоминаний, словно от назойливой мухи. Еще ничего не потеряно. Эти годы он упорно изучал древние фолианты, практиковал сложные заклинания, не жалея отнятых за использованную силу недель и месяцев молодости. Но все вернется обратно. Все сделано верно, он сумеет… он станет великим чародеем на зависть недоброжелателям, этим выскочкам. Он еще докажет всем, чего он стоит на самом деле. Со злобой и отчаянием в сердце, он коснулся древнего камня, не обратив внимания, как тревожно, будто предостерегая, зашумели вековые дубы Чернолесья, как пронзительно закричала в глубине леса ночная птица, а звезды в небе заволокло черной пеленой.
Лестница поднялась в небо. Как и в прошлый раз, в мерцающей дымке, он увидел Светлую Деву в белоснежном одеянии. Но спускаться к чародею она не спешила, и на лице ее он не заметил улыбки, напротив, показалось, что недовольные складки пересекли лоб богини.
— Ты был упорным, чародей, ты умен и терпелив, — слова Светлой Девы не доносились до него, а словно звучали в голове, — но деяния твои идут от сердца твоего, а оно ожесточилось, наполнилось завистью и злобой. Научись прощать, научись любить, открой себя для добродетели и возвращайся вновь в Чернолесье…
Видение исчезло, Виллем ощутил обиду, которая страшной болью пронзила все его тело. Собрав последние силы, со злостью и отчаянием, он погрозил кулаком в небо:
— Ты такая же баба, как все! Подлая, мерзкая баба!
В небе над Чернолесьем снова засияли звезды. Дубы печально шелестели вслед закутавшемуся в плащ ссутулившемуся чародею. Ему казалось, что все вокруг, даже деревья, птицы и камни смеются над его слабостью. А внутри Виллема уже кипела, пока что не находя выхода, отчаянно рвалась наружу новая сила, родившаяся в отчаянии и боли, насквозь пропитанная обидой, злобой и завистью…
Забившись в дальний угол придорожного трактира, спрятавшись от всех, Виллем топил свое горе в дешевом вине. Он потерял счет времени, разочаровался в идеалах и дерзких стремлениях юности, бессильно сжимая кулаки, проклинал всех и вся. И не добродетель наполняла его, а тихая бессильная злость червем пожирала и без того уже ожесточившееся сердце. А еще это странное ощущение, поток силы, рвущийся наружу. Эта сила была совсем не той, к которой он привык раньше, она не согревала, а жгла изнутри, причиняя боль, но в то же время, опьяняя разум сильнее вина, даря какое-то странное наслаждение от осознания ее невероятных масштабов.
Сквозь пьяную поволоку Виллем не сразу разглядел присевшую напротив него молодую женщину. А разглядев, отмахнулся, приняв неожиданную гостью за игру воображения. Она в ответ улыбнулась снисходительно и закинула ногу на ногу. Обворожительна, ничего не скажешь! Гибкая, как и полагается, со всеми женскими прелестями, в костюме для верховой езды, отороченном соболиным мехом. Смоляные волосы до плеч, густые брови, словно нарисованные углем на бледном лице, мутно-зеленые как омут глаза, ярко-красные губы, навевающие не совсем пристойные мысли. Не спрашивая разрешения, красотка улыбнулась, подтянула к себе бутыль вина и, опустошив из горла до самого дна, как ни в чем не бывало, встала и протянула руку Виллему:
— Пойдем, не бойся.
— Я и не боюсь, я знаю, кто ты.
А черноволосая уже увлекала пошатывающегося мужчину в комнаты для постояльцев, под одобрительные и в то же время завистливые взгляды присутствующих.
— Никто больше не посмеет смеяться над тобой, — шепнула она, и чародей, почувствовав ее горячее дыхание над самым ухом, расплылся в блаженной пьяной улыбке.
Наверное, я задремала. Видимо бессонная ночь не прошла бесследно — когда открыла глаза, то солнце стояло уже довольно высоко и уже припекало. Испугавшись, что уже прошло много времени, я рывком вскочила, запутавшись в плаще. Одевшись в высохшую на ветерке одежку, стала собирать все то, что выпало когда я разворачивала плащ. На траве оказался еще один сверток с хлебом и куском мяса, довольно большой, надо сказать, фляга с водой, охотничий нож в чехле и огниво. Не трогая пока этих запасов, я наскоро перекусила тем хлебом, что взяла сама, надела еще сырые ботинки, освободив лукошко, и затолкала в него все, что осталось. Ну, кроме чехла с ножом, который пристроила за пояс. Плащ свернула и положила сверху, не очень удобно, но можно продолжать путь.
Дальше откладывать было нельзя. Я обратила свой взгляд на деревья, что стояли впереди. Надо идти, обелен-трава сама не найдется, тем более, что Священных Дубов я как-то не наблюдала на обозреваемом пространстве. Глубоко вздохнув, я шагнула в лес за полосу деревьев. Ничего опять не произошло, как и тогда, когда я взобралась на высокий берег. Все так же пели птицы на ветвях, ветер шуршал листвой, гуляя высоко в кронах деревьев, скрипя старыми стволами. Все как в обычном лесу. Я вдруг почувствовала себя дома, лес словно приветствовал и радовался моему присутствию. Страх растворился в лучах солнца, которые пробивались сквозь кроны. Меня тянуло дальше в глубину чащи. Трава, будто сама, стелилась под ноги. Ягод кругом было много, но я пока решила не собирать их. «Соберу на обратном пути, а то потом таскайся с ними». Я шла и шла сквозь лес, как будто меня кто-то тянул дальше и дальше, я искала место, где растут Священные Дубы, мне было легко и весело, и я совершенно не могла понять, а что же собственно меня так пугало вчера. Я ни о чем не думала, просто наслаждалась теплом и прогулкой. Почему «Чернолесье»? Удивительно светлый и чистый лес. Птицы перелетали с дерева на дерево, белки скакали по ветвям, ягодные полянки встречались очень часто, я даже немного полакомилась спелой земляникой. Было удивительно хорошо, покой снизошел на мою душу.
Я прошла довольно-таки далеко, когда лес стал другим: лиственные деревья сменились елями, а те, в свою очередь, наконец-то, дубами. Это еще не были Священные Дубы Богини, но меня все так же тянуло дальше, и я бездумно шла, вот уже, наверное, пару часов вглубь чащи. Лес становился все темнее, но мне по-прежнему было легко и ничуть не страшно.