— Уилл? Уже пять лет, как он умер, Мэри.
— Умер. Подумать только! Я его почти не знала. Кажется, все было только вчера.
— Мы прожили с ним двадцать пять лет.
— Ты его очень любила, Элси? Я помню его. Он был очень добрый человек. Верно?
— Хороший, — невнятно ответила миссис Мэссей, и они обе замолчали, погрузившись в свои думы.
Мэри Вуленс, маленькая седая женщина, всем своим видом выражала нетерпение, но миссис Мэссей, дородная и краснощекая, лишь вздохнула, вспомнив о долгих, размеренных годах супружеской жизни; и хотя у нее были дети и ей пришлось кое-что пережить, и некоторые мечты ее свершились, она испытывала сейчас какое-то необъяснимое разочарование, словно ей страстно захотелось чего-то такого, что навсегда ушло из ее жизни.
Нетерпение, переполнявшее Мэри, заставило миссис Мэссей очнуться от своих мыслей. «Интересно, помнит ли она, как я однажды сказала, что ненавижу ее? Неужели она так и не упомянет об этом?» Старая обида не давала ей покоя, со стыдом она вспоминала их ссору, и поэтому она очень хотела простить Мэри; ей было досадно, что Мэри, казалось, совсем забыла об этом.
Она посмотрела прямо в лицо Мэри и, увидев, что та счастливо улыбается, не смогла сдержать своего любопытства.
— О чем ты думаешь, Мэри? — спросила она.
— Помнишь, как мы вместе росли и были славными малышками?
— Да как тебе сказать. Смутно…
— А помнишь, когда мы были во-от такими маленькими, мы, бывало, усаживались на ступеньки, а ты рассказывала мне разные сказки, которые тут же придумывала? Уверена, что не помнишь.
— Нет, помню, — ответила миссис Мэссей, вся подавшись навстречу Мэри. — Ведь с нами иногда бывала еще одна девчонка. Берта. Конечно, Берта, ну как ее?
— Берта Медисон. Мы тогда носили на голове огромные банты из широких лент. Я и сейчас еще помню некоторые из тех сказок. В тот вечер, когда я прочла о том, какой хороший хирург твой сын и какую чудесную операцию он сделал, я пролежала всю ночь, не смыкая глаз, и вспоминала твои сказки. Ведь это было просто удивительно, как ты могла придумывать на ходу такие забавные истории; и поэтому нет ничего странного, подумала я, что твой мальчик способен на такие дела. Мне припоминается одна сказка, которую ты долго-долго рассказывала с многими продолжениями; эта сказка была как яркий, разноцветный ковер.
— Помню, — произнесла миссис Мэссей, сдерживая волнение.
Неожиданно Мэри вскинула голову. Лицо ее пылало, голубые глаза ярко светились. Она глядела с какой-то отчаянной решимостью. Охваченная неизъяснимым восторгом, миссис Мэссей вся подалась вперед и на ее крупном лице появилась едва заметная улыбка, разомкнувшая губы. Радость переполняла их сердца. Не в силах произнести ни слова, задыхаясь от волнения, они в каком-то порыве потянулись друг к другу. Внезапно Мэри разрыдалась. Она плакала, безнадежно качая головой и прикладывая к глазам маленький носовой платок.
— Мэри, дорогая! Что с тобой? Почему ты плачешь?
— Не знаю.
— Ну тогда перестань, — проговорила миссис Мэссей с раздражением. Но и она почувствовала, как увлажняются ее глаза. — О Мэри, дорогая Мэри! — заговорила она, раскачиваясь из стороны в сторону. — Ох, милая, о боже.
Она попыталась храбро улыбнуться: теперь их ссора уже не казалась ей такой уж важной и значительной. Какой толк в том, что ее жизнь была полной и интересной, а жизнь Мэри — беспросветной, — ведь они были молоды когда-то, а теперь обе они старухи.
После полуночи в канун рождества сотни людей молились у колыбели младенца Иисуса, стоявшей с правой стороны алтаря под вечнозелеными ветвями в церкви Святого Малахия. В ту ночь шел сильный снег, и к колыбели, через всю церковь, тянулась слякотная дорожка. Сильванус О'Мера, старый смотритель, который помогал сооружать колыбель, и отец Горман, тучный, краснолицый и вспыльчивый приходский священник, — оба сошлись на том, что в их церкви никогда еще не было столь похожего, словно настоящего изображения младенца Иисуса, его колыбели и уголка вифлеемских ясель.
Но ранним утром рождественского дня отец Горман примчался к О'Мера с бледным, без кровинки лицом, возбужденно размахивая руками. Увидев смотрителя, он воскликнул: