Вошел Джабжа.
— Нехорошо, мальчики, — сказал он, обращаясь главным образом к Илль. — Неужели его нельзя было заменить? Ведь там самой молодой — восемьдесят лет. И они вызывают его каждый раз, когда он неосторожно подходит к фону. Ну, ладно, искупи свою черствость заботой о госте. Спокойной ночи.
Джабжа и Лакост удалились.
— В чем дело? — спросил я.
— Туан мечтает встретить в горах прекрасную незнакомку. А по нему вздыхают все престарелые красотки, посещающие заповедник. Эта группа вызывает его четвертый раз. Да, красота — тяжелое бремя.
— И все-таки он у вас хороший…
Илль посмотрела на меня удивленно. Потом медленно ответила:
— Да, он у меня хороший.
С ударением на «у меня».
— А теперь пойдемте, я ведь здесь еще и что-то вроде горничной и должна с приветливой улыбкой указать вам ваши аппартаменты.
— Жаль, что сейчас не дают на чай. Ваш талант в роли горничной пропадает даром в буквальном смысле слова.
— А что бы вы мне дали?
— Две серебряные монетки. Каждая по часу.
— Как мало!
— Тогда одну золотую. Золотая — это один день.
— Это значит, двадцать четыре серебряных… Все равно мало.
— Вы маленькая вымогательница. Из вас не вышло бы хорошей горничной.
— А вы предлагаете мне пышный хвост от неубитого медведя. Ведь вы же не знаете, сколько еще золотых монет бренчит в вашей сумке.
— А вы знаете?
Она кивнула.
— И что же, вам принесло это радость?
Она пожала плечами так беззаботно, что сердце мое сжалось. Я болтал здесь с этой девчонкой, а там, в Егерхауэне, спала та, которая носила белое с золотом, но все золото, что было на ней, не могло прибавить ей и одной монетки стоимостью в один день.