– … Гидролиз… водород… поэтому взрывается… Слушайте, – биолог вернулась к действительности, – может, назовем ее тхэромонтом?
– Нет, – мгновенно среагировал Зверь.
– А что это значит? – почти одновременно с ним спросил Гот.
– М-да, в самом деле.™ Ула снова задумалась. – Греческий и латынь в одном слове. Некрасиво.
– Ты знаешь греческий? – Майор с интересом посмотрел на Зверя.
– Университет. – Тот неопределенно пошевелил пальцами.
– Бластофит, – предложила биолог. – Оно ведь выбрасывает из себя живые организмы.
– Переведи, – попросил Гот. И снова покосился на Зверя. – Латынь ты тоже знаешь?
– Это не латынь, – издевательски оскалился сержант.
– Это греческий, – подтвердила Ула. – Тебе, Дитрих, стоит поработать над собой. Плохо это, когда сержант образованнее майора. Не рычи, – она подняла палец, – не мешай мне думать. Итак, бластофит. Название мы приняли, да? На кого может охотиться животное такого размера? Ведь оно вынуждено жить в море, а там нет никого летающего.
– Архипелаг Панголин, – напомнил Гот, – острова Они же кишмя-кишат нашими ящерами и еще прорвой всякого зверья. Летающего. Там достаточно глубоко, чтобы «веретенке» было где развернуться, и достаточно пищи, чтобы прокормить такую тушу.
– Если это хищник, – возразила Ула.
– Если нет, значит, на островах мы его не найдем. Но начинать с чего-то нужно.
– Нам топлива не хватит для дальней разведки. – Зверь уже не сидел развалившись, он подобрался в кресле, бесенята в глазах превратились в настоящих демонов.
– А ты не умеешь менять баки в воздухе? – Гот приподнял бровь. – Врешь ведь, сержант.
– Я думал, ты не умеешь.
– Десантура! – с чувством произнес фон Нарбэ.
– Пилот! – брезгливо фыркнул Зверь.
– Оба хороши, – вмешалась Ула. – Можете идти, господа солдафоны, я вас больше не задерживаю.
Ночь здесь наступала медленно. Солнце садилось неспешно, цеплялось за скалы, свет проливался, как вода из порванной пластиковой фляги, растекался по камням. Долгие-долгие вечера. Кто-то когда-то утверждал, что вечер – самое трудное время для человека. Это время задавать вопросы, и дай-то бог, если на них не найдется ответов. Это время бездействия. Время ожидания. Вечер.
– Куда вы с Готом летали днем? – поинтересовалась Ула, проглядывая какие-то длинные формулы на мониторе
– Днем? – Зверь, сидевший за соседней машиной, пытался понять, отчего робот, который должен закручивать шурупы, упорно пытается их выкрутить. Вращает не в ту сторону. Вроде задача-то пустяковая, а непонятно, что не так у бедняги с мыслями
– Сегодня днем, – терпеливо повторила биолог.
– Летали?
– Зверь, ты где?
– В небе. – Сержант вздохнул. – Что случилось?
– Ничего не случилось. Я просто спросила, куда вы летали сегодня днем.
– Ах, днем? Да никуда. Баки меняли.
– На что?
– На баки, – удивленно ответил Зверь. И в самом деле, на что же еще можно менять топливные баки? Ула со вздохом закатила глаза:
– Знаешь, по-моему, тебе нужно отдохнуть. Ты вообще спишь когда-нибудь?
– Сплю, – совершенно серьезно ответил Зверь.
– Не видела.
– Я один сплю.
– Это да. – Биолог только головой покачала, – И лучше бы тебе делать это почаще.
– Зачем?
– Зачем? – Ула отвернулась от машины, дотянувшись до Зверя, коснулась пальцами его жестких, серебряно-блестящих волос, взъерошила ласково, – Нельзя все время быть в небе, сержант.
Он осторожно отстранился.
Нельзя все время быть в небе, это правда. Как жаль, что нельзя!
Робот этот несчастный, что же с ним стряслось?
А денек завтра предстоит тяжелый. Сегодня днем они с Готом отработали смену топливных баков в воздухе. Было бы что отрабатывать! Машина висит, ты баки отцепляешь.