– О чем? О том, что на «Мурене» может полететь кто-то еще? При чем тут самоактивирующееся силовое поле? Зверь смотрел вперед. Поморщился досадливо:
– Я-то объясню. А ты поймешь?
– Постарайся объяснить так, чтобы я понял.
– Она испугалась.
– Да?
– Да. Ты бы тоже испугался, если б увидел, что тобой хочет управлять кто-то чужой и… опасный. Какой-нибудь паук, отдающий команды тебе, человеку, из своих паучьих соображений.
– Это Гад – паук?
– Для «Мурены».
– А меня она, значит, не боится?
– Она знает, что я тебе верю.
– Как трогательно, черт побери!
– Гот, этого больше не повторится. Обещаю.
– Больше никаких полей, никаких ударов током, и любой боец сможет летать на этой машине?
– Да.
Сказать это более мрачно было невозможно. Дитриха слегка кольнуло что-то похожее на совесть.
– Ты оставлял какую-то защиту?
– Слушай, давай сядем на землю, и я тебе подтвержу все, что хочешь, – очень-очень спокойно предложил Зверь. – Ты вытащил меня наверх, чтобы услышать правду, но, честное слово, для тебя будет лучше, если я придумаю что-нибудь удобоваримое.
– Нервы, сержант?
– Я не могу понять, чего ты хочешь.
– Ну, если уж я принял тезис о разумности Цирцеи, может статься, я поверю и в разумность машины. Ты ведь пытаешься убедить меня именно в этом?
– Я не пытаюсь. Мне все равно. Чем раньше ты удовлетворишься хоть каким-нибудь объяснением, тем скорее оставишь меня в покое.
– Ты ее ревнуешь. – Гот улыбнулся. – Зверь, ты ее действительно ревнуешь. А она ведь поводов для ревности не давала Даже мне, если честно, очень не хотелось самому браться за управление. Что-то… мешало. Пресловутое «чутье», наверное.
Бесстрастная маска не то степняка, не то нибелунга. Но глаза живые, в глазах солнце отражается, и опускаются тяжелые монгольские веки, сетка ресниц гасит сияние… А потом улыбка прорывается, разом маску ломая:
– Я люблю ее, Гот. Все другие машины спят, им все равно, а «Мурена» проснулась. Она стала сильнее, но теперь ее так легко обидеть. Если что-то случится и она уйдет обратно в сон, я не знаю, смогу ли снова разбудить ее.
Короткая пауза.
Гот даже не пытался понять услышанное. Принял сразу, поверил безоговорочно, но понимать… Лучше поберечь свою психику до худших времен.
А голос Зверя вновь стал холодным и деловым:
– Что еще тебя интересует? Ты ведь вытащил меня в небо не для того, чтобы расспросить о «Мурене».
– Провидец, – хмыкнул майор.
– В джунглях я мог бы приземлиться, а над морем такой возможности не представится. Разве что на буровой. – Зверь глянул вниз, – Ее уже видно. Ну, что ты хочешь узнать?
Вот так. А теперь, как в бою. Если Зверь дернется к оружию… но он не дернется. Он в небе. Когда ты в небе, удара ждешь только извне. И единственное твое оружие – твоя машина.
– Кто ты на самом деле?
– Ах, вот даже как. – Совсем другая улыбка инеем затягивает обсидиан взгляда. – Что ты имеешь в виду?
– Это вопрос, а не ответ.
– Гот, если бы у тебя спросили, кто ты на самом деле, ты сразу сумел бы ответить?
– Я спрашиваю, кто ты, и знаю, что ты не Азамат Рахматуллин. Устраивает тебя такая формулировка?
– Вполне. Непонятно только, с чего ты взял…
– Если даже ты и не умеешь врать, когда летаешь, то уж обходить вопросы научился довольно изящно. Я, однако, жду ответа. Ты говорил, что веришь мне.
– Не настолько же, – хмыкнул Зверь. – Ула, как я понимаю, добытой кровью не ограничилась, так?
– Так. Кстати, если уж ты подправил в личном деле группу крови, почему не заменил остальные показатели?
– Почему, интересно, ты решил, что я исправлял группу крови? – Зверь покосился на Гота. – Вообще, да, исправлял. Это такая штука, которая может всплыть совершенно случайно. Если меня, скажем, подстрелят, врачи обязательно сунутся в личное дело и очень удивятся, обнаружив несовпадение.