– Первый вариант кажется мне более вероятным, – заметил Гот не столько для Улы, сколько размышляя вслух.
– А мне нет, – возразила биолог. – Слишком сложно и нерационально было бы придумывать легенду, уходящую аж в самое детство. Если предположить, что мы имеем дело с преступниками, скрывающимися от закона, так им логичнее прятаться поодиночке.
– Ты допускаешь мысль, что Зверь способен долгое время выдавать себя за человека, которого эти двое хорошо знают?
– Я знаю его дольше, чем ты, – напомнила Ула, – и могу сказать, что на «Покровителе» был совсем другой человек. Он изменился уже здесь, на Цирцее, изменился очень резко. В какой-то мере, конечно, это было обусловлено ситуацией. Но, знаешь, Тихого никто и никогда не назвал бы Зверем. Ни при каких обстоятельствах. А когда он передал власть тебе, он изменился снова, так что сейчас я наблюдаю уже третий образ. Причем, заметь, все три в принципе друг другу не противоречат. Перемены легко объясняются сменой условий. Все вроде бы гладко, и придраться не к чему. Ты заметил, как его все любят?
– Зверя?
– Да. Его просто обожают. И ты тоже, ведь так? Он каждого сумел чем-то купить. И только Джокер Зверя терпеть не может. Джокер – еще один уникум. Он чувствует что-то, но не может объяснить. Не умеет. В обычных языках, наверное, просто нет таких слов, чтобы Джокер или Зверь могли точно выразить свои ощущения.
– В случае этих двоих инициатива исходит от Джокера. Ула согласно опустила глаза:
– Верно. И я никак не могу понять почему. Зверь о Джокере отзывается подчеркнуто нейтрально, а вот Джокер только и твердит: он злой, он злой. Не хочется верить.
– А ты веришь?
– Систему на компьютере много раз переустанавливали, – вместо ответа сказала Ула, – и база данных, где были личные дела, оказалась непоправимо испорчена. Это сделал Кинг. Случайно. Если бы я сознательно не запоминала все, что есть на Азамата, сравнить сейчас было бы не с чем.
– У меня есть способ получить кое-какую информацию… —
«…я не умею врать, когда летаю, майор. Небо не терпит лжи…»
Гот резко поднялся. – А что ты сама думаешь о Звере? Не надо фактов, на этой планете фактами оперируют только смертники. Что ты чувствуешь?
– Он добр ко мне, – задумчиво и негромко ответила Ула, – он сильный, удивительно сильный, он угадывает мои мысли… даже не мысли, я не успеваю задуматься. Он знает, что мне нужно еще до того, как я сама понимаю это. И речь не только о сексе. Нет, в первую очередь не о сексе. А еще иногда… очень редко… Дитрих, я не знаю, как назвать это. Слово «неуверенность» к Зверю неприменимо. Он словно пытается понять, что происходит. С ним. Ну, как будто никогда раньше ему не приходилось иметь дело с женщиной. Нет. Не то что-то. Не умею я объяснять. Да, еще он огня боится. Это я давно заметила.
– Проще пристрелить, чем разобраться, – угрюмо буркнул майор.
– Я рассказала все тебе только потому, что ты на него похож, – сказала Ула, – или он становится похож на тебя Когда вы летаете. Может быть, ты сумеешь понять, кто он, что и насколько опасен. И, может быть, стрелять не понадобится. А если понадобится… ты единственный, кто, возможно, не станет этого делать.
– Лестная оценка. – Гот мрачно изучал пыльную взвесь, пляшущую в солнечном свете.
– Уж какая есть. – Ула тоже встала. – Я пойду, у меня дел хватает. А Зверь теперь твоя забота, командир.
Гот молча кивнул. Заботой больше, заботой меньше…
«Он каждого сумел чем-то купить…»
Да будь ты хоть лучшим в мире психологом, аналитиком, актером, тварью, способной втереться в доверие к кому угодно, летать ты от этого не научишься. А Зверь летал. И не умел лгать, пока был в небе. Если только это утверждение само по себе не было ложью.
После завтрака Гот распределил задания на день.