— Вы уверены? Ведь вы сказали, нет гарантий…
— Спите, — сказал Себастьян так уверенно, что даже у Эльвиры отяжелели веки, и она зевнула.
Женщина задышала ровно и глубоко.
Себастьян махнул Эльвире рукой — давай.
Она закрыла глаза.
И открыла их, стоя перед вратами из белого камня и кости. Часть клыков была обломана, пожелтела, некоторые даже почернели. В костяной решётке зиял неопрятный провал.
— Взлом? — спросил Себастьян. — Что скажешь, Эли?
— Не похоже, — ответила она, присмотревшись. — Кости выкрошились сами по себе. Сгнили от старости. Ты знаешь, с возрастом у многих защита слабеет. Но до такой степени…
Она дотронулась до одного из клыков, посыпалась костяная труха.
— Я видела похожее у древних стариков, которые так устали и так измучены болезнями, что сами ждут и желают себе смерти.
Себастьян кивнул задумчиво и сказал:
— Входим.
И шагнул в ветхие, осыпающиеся ворота.
Мгновением позже Эльвира нырнула следом, чувствуя, как запястье охватывает привычный поводок.
Стены здесь напоминали гладкое тёмное стекло. Потолок терялся где-то высоко, в темноте.
И повсюду здесь были бабочки. Они носились в воздухе, садились Эльвире на руки, на плечи, ползали по стенам, сталкивались друг с другом и падали на пол, устилая его шелестящим ковром. Эльвира опустилась на колени, запустила пальцы в шуршащую, лёгкую массу. Большая часть тех, что на полу, была мертва или умирала.
Запахи были слабые, неуверенные. Тусклые.
— Эли, что у тебя? — сапоги Себастьяна хрустели по телам мёртвых бабочек.
— Пусто.
— Она здорова?
— И близко нет. Такое чувство, словно она медленно умирает. Но здесь нет ни паразитов, ни пожирателей. Здесь вообще нечего есть. Она пуста.
Эльвира протянула Себастьяну горсть высохших крылатых тел: