— Ясноглазая моя! — промурлыкал Эрлих, выхватив из-за голенища кривой нож. Толстые пальцы вцепились в разметавшиеся по полу волосы Катаржины.
Не помня себя, Клеман рванулся к ним. Ирена повисла у него на руке, умоляюще шепча:
— Не надо. Пусть эти твари сами разбираются.
Окаянница дико и страшно закричала.
За стеной громыхнул выстрел. Эрлих вскинулся, выдернув нож, и повернулся на звук. Каська рванулась, сбросила душившее ее колено. Палач потерял равновесие, упав на четвереньки.
— Справа! Справа меч! — крикнул Клем.
Окровавленные пальцы нашарили рукоять.
Эрлих вскочил было на ноги, но, поскользнувшись в крови Окаянницы, рухнул навзничь.
Каська уже была рядом. Удар. Треск костей, вой Эрлиха. Еще удар — и вой превратился в предсмертный хрип.
— Гадость какая… — громко прошептала Ирена, поднеся ладонь ко рту. — Она монстр. Самый настоящий.
Из-за неприметной двери в стене вышел Эльхандер. Обвёл взглядом зал, удовлетворенно кивнул.
— А ты сомневался, юноша, — наставительно произнес он. — Добро всегда побеждает!
— Это вы стреляли?
— Конечно. Вацек ваш забыл, что любопытство кошку сгубило. Пришел за зрелищем… Клеменс!
— Да?
— Книгу монаха я уничтожил. Осталась одна. Твоя. И знаешь, мне бы не хотелось, чтобы ты унёс её домой и поставил на полочку. Много от неё непокоя. Понятно, к чему я, герцог Валатский?
— Клем, послушай его, — Ирена умоляюще заглянула ему в глаза. — Пусть всё закончится. Прошу тебя.
Мы будем жить долго и почти счастливо, понял Клеман. Когда закончатся долгие часы очных ставок, когда иссякнет ненависть во взглядах бывших соратников и презрение в глазах старой знати (одних не станет, вторые — притерпятся), — всё будет как надо. Дети, вечерние чаепития, прогулки по взморью.
А ещё — страшные сны. Долгое, рьяное, бессмысленное увлечение религией. Самоубийство душным августовским полднем в роскошном кабинете.
Видение нахлынуло на секунду — и пропало. Остался лишь выжидающий взгляд Наместника да тревожный шепоток Ирены.
— Клем, я победила? Да? — окровавленная ладонь вцепилась в его плечо. — Он сдох?
— Да.