— Иди, Ксения, занимайся своими делами, ничего страшного со мной нет.
— Он что-то наплел, будто я говорила о смерти, вы только скажите, я ему язык вырву, чтоб он не вырос!
«Что ж я раньше не замечал, как болтлива эта женщина?»
— Узнать бы, от кого он только слышал подобные слова, я бы землей забила тот рот!
«Себя пожалей, несчастная, знаю я, чьи это слова, Уча врать не станет!»
— Хватит причитать, — нахмурился Гудули, — ступай лучше за домом присмотри!
— Вам, оказывается, сто лет сегодня исполнилось, батоно Гудули, желаю вам еще сто лет жить и здравствовать так же, как сейчас!
— Спасибо, Ксения! — сердце Гудули сжалось.
— Ваши не съедутся, батоно Гудули? Сто лет не шутка, мыслимо ли пропустить такую дату?!
— Приедут, Ксения, приедут. — «Месяца два-три, а там… Больной человек всем в тягость».
— Вы можете гордиться сыновьями, батоно Гудули, один в Батуми, другой в Поти, третий в Кутаиси, четвертый в Тбилиси, все красавцы, образованные… Сколько их всех-то?
— В этом году с внуками стало двадцать три, да что толку, рядом со мной никого нет.
— Все-таки счастливый вы, батоно Гудули!
— Да, счастливый. — «Господи, да кончит ли она когда-нибудь!»
— Ну я побегу, сейчас пришлю к вам Учу.
— Не беспокойся, Ксения, вот отдохну немного и сам загляну к вам.
— Если понадобится, не стесняйтесь, как к дочери обращайтесь.
— Я тебя не стесняюсь, Ксения.
— Счастливо оставаться!
Ксения ушла. Гудули взглядом проводил ее. Она уходила бодрая, сбитая, ядреная, словно переполненное плодами дерево. А Гудули притулился к перилам каменной лестницы, высохший от старости, и лучи склонявшегося к западу солнца обдавали его последним живительным теплом.
Вот незадача! Стоит старику увидеть чью-то молодость, как он вспоминает сразу о собственной старости и болячках. В обществе сверстников, немощных и глядящих в могилу, он исполнен надежды и покоя, а стоит столкнуться с молодыми, душа сжимается от одиночества и боли. А кажется, что должно быть наоборот. Но сегодня, когда Гудули прижимал к сердцу Учу, он сто раз пожелал тайком: «Господи, сделай меня таким и возьми за это полной мерой!» И сейчас, провожая глазами Ксению, снова невольно прошептал:
— Господи, дай мне годы этой женщины и можешь отнять все!