Марте
Представьте себе ребенка, который должен прятаться от тех, кого он любит. Малец делает все, что делают другие дети: строит башни из кубиков, сталкивает машинки, проводит беседы среди плюшевых зверей и рисует дома, стоящие под улыбающимся солнцем. Ребенок как ребенок. Но страх приводит к тому, что все выглядит иначе: башни никогда не рушатся, автомобильные катастрофы это, скорее, столкновения, а не настоящие аварии. Плюшевые звери обращаются один к другому шепотом. А вода в стаканчике для акварельных красок быстро превращается месиво грязно-серого цвета. Ребенок боится пойти поменять воду, и в конце концов все кирпичики акварельных красок измазываются грязной водой из стаканчика. Каждый следующий домик, улыбающееся солнышко и дерево принимают тот же самый цвет злой, синей тучи.
Именно таким цветом этим вечером написан варминьский пейзаж.
Гаснущее декабрьское солнце не способно извлечь каких-либо красок. Небо, стена деревьев, дом на лесной опушке и болотистый луг различаются лишь оттенками черного. С каждой минутой они сливаются все сильнее, так что под конец отдельные элементы делаются неразличимыми.
Монохроматический ноктюрн, пронизанный холодом и пустотой.
Трудно поверить, что в этом мертвом пейзаже, внутри черного дома живут два человека. Один из них живет едва-едва, но вот второй столь же интенсивно, как и мучительно. Это вспотевшее, запыхавшееся, оглушенное барабанным боем собственной крови в ушах людское существо пытается выиграть сражение у мышечной боли, чтобы довести дело до конца как можно скорее.
Существо это не может отогнать от себя мысли, что в кино подобное всегда выглядит иначе, и что после титров создатели всегда должны помещать предупреждение: «Уважаемые господа, предупреждаем вас, что в реальности совершение убийства требует животной силы, хорошей координации движений, а прежде всего — отличного физического состояния. Не советуем повторять подобное у себя дома».
Уже даже просто удержать жертву — это подвиг. Тело бежит от смерти самыми различными способами. Сложно назвать это сражением, скорее, это нечто среднее между спазмами и приступом эпилепсии, все мышцы напрягаются, и все совсем не так, как в книжках, где описывается, как жертва слабеет. Чем ближе к концу, тем сильнее и сильнее мышечные клетки пытаются использовать остатки кислорода, чтобы освободить тело.
А это означает, что нельзя давать им этого кислорода, ибо все начнется сначала. А это значит, что недостаточно просто удерживать жертву, чтобы та не вырвалась, нужно ее еще и душить. И надеяться, что последующая конвульсия будет последней, потому что на очередной рывок просто не хватит сил.
Тем временем кажется, что у жертвы запас сил бесконечен. У убийцы — совсем наоборот. В плечах нарастает резкая боль перегруженных мышц, пальцы стынут и перестают слушаться. Он видит, как медленно, миллиметр за миллиметром, те сползают с потной шеи.
Убийца думает, что не справится. И в этот самый миг тело под его ладонями неожиданно застывает. Глаза жертвы делаются глазами трупа. Слишком много он видел их в течение своей жизни, чтобы не узнать.
Тем не менее, он не способен отнять рук, изо всех сил душит мертвеца еще какое-то время. Он понимает, что это в нем говорит и действует истерика, тем не менее, сжимает руки все сильнее и сильнее, не обращая внимания на боль в пальцах и руках. Как вдруг гортань проваливается под большими пальцами, так что становится неприятно. Убийца, перепуганный, ослабляет захват.
Он поднимается и глядит на лежащий у его ног труп. Проходят секунды, затем минуты. Чем дольше убийца стоит, тем больше не способен он двинуться. В конце концов, он заставляет себя взять брошенное на спинке стула пальто и натянуть на себя. Он повторяет сам себе, что если не начнет быстро действовать, то через пару минут его останки присоединятся к лежащей на полу жертве. И дивится тому, как такого еще не произошло.
Но с другой стороны, думает прокурор Теодор Шацкий, разве не этого он желает более всего.
понедельник, 25 ноября 2013 года
Ученые на мышах доказывают, что можно полностью исключить мужскую хромосому Y без вреда для способностей к продолжению рода. Так что секс-миссия становится сейчас возможной с научной точки зрения. Мир переживает за Украину, власти которой окончательно заявили, что не подпишут договор об ассоциации с Европейским Союзом. В Киеве 100000 человек выходят на улицы. Международный День исключения насилия по отношению к женщинам. Статистика говорит, что 60 процентов поляков знают хотя бы одну семью, в которой женщина является жертвой насилия, а 45 процентов проживает или проживали в семьях, где такое насилие случалось или случается. 19 процентов считают, что ничего подобного, как грубое насилие в супружество не существует, 11 же процентов считают, что ударить жену или партнершу по сожительству — это не насилие. Пендолино в ходе испытаний побивает в Польше рекорд скорости на железных дорогах: 293 км/час. Краков, третий по загрязненности город в Европе, запрещает угольное отопление. Жители Ольштына высказываются за то, что им более всего нужно в городе: велосипедные дорожки, спортивный зал и крупный фестиваль. И еще — новые дороги, чтобы преодолеть заразу автомобильных пробок. Удивляет низкая поддержка трамвайной сети, флагмана городских инвестиций. Вице-президент поясняет: «Мне кажется, многие люди уже давно не ездили на современном трамвае». Продолжается варминьская осень, на улице серо и гадко, несмотря на показания термометра, все чувствуют лишь то, что везде чертовски холодно. В воздухе висит туман, морось на улице замерзает.
Прокурор Теодор Шацкий не считал, что кто-либо заслуживает смерти. Никогда. Никто, какими бы не были обстоятельства, не должен ни у кого отбирать его жизни, ни вопреки закону, ни в соответствии с его буквой. Он глубоко верил в это с тех пор, как себя помнил, но вот сейчас, стоя на светофоре, на перекрестке Жолнерскей и Дворцовей, впервые в жизни почувствовал, что его догмат теряет жесткость.
С одной стороны крупноблочные дома, с другой — больница, vis-à-vis больницы какие-то павильоны, на которых громадный баннер рекламирует «ярмарку кожи». Несколько мгновений Шацкий размышлял, только ли в его прокурорской голове это звучит двусмысленно. Типичный перекресток в воеводском городе, две улицы пересекаются только лишь потому, что где-то пересечься должны, никто здесь не притормаживает, чтобы поглядеть на виды за окном, народ проезжает — и все.
То есть, не проезжает. Люди подъезжали, задерживались и стояли словно бараны, ожидая зеленого сигнала светофора, а за это время их ноги врастали в педали, седые бороды вырастали и укладывались складками на коленях, а на концах пальцев вырастали ястребиные когти.
Когда сразу же после переезда он прочитал в «Газэте Ольштыньскей», что тип, управляющий движением в городе, не верит в «зеленую волну», ведь тогда народ слишком разгонится, что создаст опасность дорожному движению, он подумал, что это даже смешная шутка. Вот только шуткой это не было.
Вскоре он узнал, что в этом небольшом, что бы там ни говорили, городе, который пешком можно пройти из конца в конец за полчаса, и в котором сообщение осуществляется по широким улицам, все постоянно стоят в пробках. И — здесь следовало отдать справедливость чиновнику — им, правда, угрожала апоплексия, но, по крайней мере, они не создавали угрозы остальным участникам движения.
К тому же, этот чиновник не верил, что обитатели Ольштына могли нормально свернуть налево, вначале пропустив едущие с противоположной стороны машины. Потому, по причине заботы об их безопасности, практически на каждом перекрестке это было запрещено. Каждая улица, включенная в перекресток, получала зеленый сигнал поочередно, в то время как все остальные вежливо стояли и ждали.