На минуту он умолк, словно устал говорить… Потом так же, как перед тем, тяжело перевел дух и продолжал:
— А сам бежать… Тут ему навстречу один хохол, а он его по горлу бритвой…
Он взглянул на Семена.
— Ведь он цирюльник…
— Ну?
— Прямо бритвой… За городом, видите, говорят было… И куда потом девался, неизвестно…
Петька замолчал.
Молчал и Семен… Потом он спросил:
— А ты-то его где видел?
— С дядей… В Харбине мы были… Свиней дядя продавал и зашел бриться… Потом оказывается, этот самый. Говорят, бумаги после него нашли… Сжег бумаги, да кое-какие остались, не сгорели…
— То-то я гляжу, — заговорил Семен, — гляжу, ружье у него… опять-же с лица будто китаец, а чего-то не хватает… Будто недоделанный… Да…
Глаза у него блеснули холодным блеском.
Он вперил их в Петьку и сказал:
— Нужно его поймать…
Петьке стало как-то и жутко и весело от его взгляда и от его слов…
Сердце у него замерло совершенно так, как замирает сердце, когда катишься с высокой крутой горы, или взлетев на качелях высоко кверху, задержишься там на мгновенье, чтобы со всего размаху ринуться вниз…
Хотелось зажмуриться. Но он взглянул прямо в лицо Семену, и губы его повела улыбка долгая, трепетная… Глаза загорелись…
С Семеном он ничего и никого не боялся.
Семен сказал: «надо его поймать».
Значит, это для него пустое дело.
Лицо у Семена, когда он говорил это, стало как каменное. Ни один мускул не дрогнул…
Он поймает японца.