Винтовка у другого японца была за спиной. Японцы принимали его, должно быть, либо за своего шпиона, либо за хунхуза, либо за добровольного шпиона-китайца.
Теперь уж все человеческое в нем сгорело… И когда он рассмотрел лица врагов, не искаженные тем чувством, которое клокотало в нем, он почти перестал владеть собой. В груди словно не хватало воздуху.
Злобное чувство претворилось в настоящий огонь, в огненное дыхание.
Японцы уж были в пяти шагах от него. Он видел, как офицер вздрогнул, встретив на себе его взгляд. Будто офицер и правда увидел перед собой зверя.
Он видел также, что офицер, кажется, хотел ему сказать что-то и не мог. Будто слова, готовые сорваться с губ, тоже испугались его, Рябова.
Тогда, выхватив револьвер, он бешено крикнул:
— На!
И выстрелил в офицера.
Офицер упал с лошади.
Другой японец схватился за саблю. Но он успел выдернуть саблю из ножен только до половины…
— Ешь! — крикнул Рябов. — На!
И новый выстрел.
Лошадь под японцем взвилась на дыбы. Японец выпустил поводья и стал валиться на бок.
Рябов плохо видел его из-за шеи лошади.
Тогда он выстрелил в лошадь, прямо ей в грудь подряд два раза.
Одну секунду лошадь держалась на ногах, потом сразу всем телом грохнулась назад на спину, придавив собой всадника.
Рябов во весь дух понесся прочь, в сторону, направляясь опять к белевшей вдали скале.
Он не соображал теперь, та ли это скала, где он отдыхал час тому назад, или другая. Он хотел только где-нибудь хоть на время спрятаться.
В нем проснулась осторожность.
Выстрелы могли услышать другие разъезды или дозоры. Могли прискакать на выстрелы.
Если бы японцы нашли его у двух трупов, вряд ли они держались бы так беззаботно, как эти двое.
Доскакав до скалы, он спрятался за нею, стал в тень и вынул револьвер и патронташ с патронами.