Мистер Хопкинс оказался необычным либералом: крупным, лысым, и с пышными бровями — таким увидел я его, когда он ожидал меня в фойе клуба возле бюста Гладстона* ///. Мы прошли к столу у окна в большой коричневой столовой, с коричневой мебелью и коричневыми стенами.
— Я из Министерства обороны, — сказал Хопкинс, прихлёбывая поданный ему коричневый виндзорский суп. — Вы должны немедленно прекратить все свои поиски.
— Это почему же? — спросил я.
— Поскольку они противоречат национальным интересам.
— В каком смысле?
— Если я говорю вам, что противоречат, значит это так.
— А если я этого не сделаю?
— Тогда мы применим по отношению к вам закон о государственной тайне.
Даже так.
После коричневого виндзорского супа нам подали пастуший пирог — запеканку из мяса и картофельного пюре — очевидно, любимое либералами блюдо; питательное, но не очень располагающее к разговору. Я попытался выяснить у Хопкинса, кто конкретно стоит за ним, но так и не получил ответа. «Помните о государственной тайне, — сказал он мне напоследок. — Нам не нужны неприятности». «Скажите это мистеру Гладстону», — ответил я.
В итоге я остался неудовлетворённым. Если и существовала какая-то серьёзная причина на то, что о Джеймсе Бонде следовало помалкивать, то я чувствовал, что имею право знать её. Может быть, стоит обратиться к более лояльной персоне, чем Хопкинс?
Через несколько дней я получил новое приглашение на ленч — в ресторан «Кеттнерс». Я ответил, что не приеду, если мне вновь будут угрожать. «Угрожать? — послышался удивлённый голос на другом конце провода. — Помилуйте, это будет всего лишь интеллектуальным общением».
На этот раз это был Уркхарт — очень худой человек, плешивость которого сочеталась с густой чёрной растительностью на его руках. В отличие от своего коллеги, он не поскупился на бутылку респектабельного кьянти. Ещё до того, как мы закончили лазанью, я протянул ему присланную мне из Вены фотографию.
— Очень интересно, — отреагировал он. — Симпатичный парень. Каким и остаётся до сих пор, конечно.
— То есть, вы хотите сказать, что Джеймс Бонд всё ещё жив?
— Конечно. Иначе бы не было этой нашей встречи.
— Поэтому, наверное, Хопкинс и говорил мне о государственной тайне. Он почти угрожал мне тюрьмой.
— Старина немного передёрнул. У него проблема на проблеме — грыжа замучила, да ещё и анемия у жены. — Уркхарт улыбнулся, показав свои огромные зубные протезы. — Некоторые мужчины рождены, чтобы страдать. А Бонд… все эти фильмы о нём… нет, в жизни он совершенно другой. Ему, кстати, понравилась ваша книга — «Жизнь Яна Флеминга». Он смеялся, читая её, хотя между нами — чувство юмора — не самое сильное его звено. Да что там говорить, все мы чрезвычайно благодарны вам за вашу книгу.
— Но где же Бонд сейчас, и чем он занимается?
Вновь улыбка.
— Всему своё время. Спешить мы не будем. Кстати, как вам этот кьянти? «Бролио», а не «брольо», как в своё время называл его Флеминг. На самом деле Ян не очень разбирался в винах. Раздувал теории о шампанском, а в реальности не мог отличить «Боллинджер» от водопроводной воды.
Мы так и проговорили о Флеминге — до конца ленча. Оказалось, что Уркхарт работал с ним во время войны, и, как и все, кто знал его лично, был очарован противоречивой личностью этого человека. Мне показалось, что он ставил на этом акцент специально, чтобы не говорить о Джеймсе Бонде. «Мы будем на связи, — сказал он в конце. — Но свои поиски Бонда вам всё же следует прекратить. Они действительно могут доставить нам неприятности, если будут обнародованы, да и грыже Хопкинса это не понравится».