— …Коли скрывают, — гремел Евфимий, — знать, нечисто что-то. Обскажи, отец архимандрит, люди зело любопытствуют.
Настоятель пронзительно глянул из-под бровей ни архидьякона, но в следующий миг лицо и взгляд его вновь стали печальными:
— Чада мои! Всех еретиков от века ереси собраны в новые книги. Не мало чего сатанинского понаписано в них. Верьте мне, братия, сам чел, ведаю. Нашу веру вам в руки отдаю, решайте сами, как быть дальше…
— А кому сие выгодно? — звонко выкрикнул Корней.
Отец Илья сверкнул глазами, тихо сказал:
— Речи крестоотступника слышу, ибо нет в вере выгоды. У всех еретиков женская слабость: якоже блудница желает всякого осквернить, тако еретик с товарыщи тщится перемазать всех сквернами любодеяния своего. Негоже, свидетельствуя о Христе Исусе, господе нашем, глаголить про выгоду.
По трапезной пробежал ропот.
— Верно бает монах. Почему не кажут служебников?
— Осенью привезли после Покрова — до сих пор бог весть где хоронятся.
— А и добро, что прячут. Неча сатанинской ересью прельщаться.
— Еще неведомо, есть ли в них ересь!
Пегобородый старец привстал с места — один глаз вовсе закрылся, другой глядит поверх голов:
— Так-то вы, самовольные отметники, бога боитесь! Зрите ли сами, что сотворяете? Всю поднебесную прелесть погибельную таковыми речами умножаете.
Справа и слева полетели негодующие вопли:
— Так, отец Герасим, истинно так!
— Нам латинских служб не надобно!
— Причащаться от них не хотим и не станем. Не емлем чину еретического!
Повскакивали с мест, гвалт поднялся — хоть святых выноси. Затрещало сукно на рясах, полетели на кирпичный пол скуфьи, мурмолки, кто-то злобно матерился во весь голос.
— Чада мои, братия! — восклицал архимандрит, вздевая длани.
Его кое-как послушались. Один священник в фелони выбрался на середину, протянул руки к архимандриту:
— Владыка, и вы, братия, будем же служить по старым служебникам, по которым учились и привыкли к коим. И по старым-то книгам нам, старикам, очереди недельные держать тяжко, а уж о новых и говорить нечего. Где уж нам, чернецам неприимчивым да косным, ко грамоте ненавычным, учиться-то заново! Лучше в трудах монастырских пребывати…
— Отец Леонтий, — опять зашептал Хломыга, — его трудиться и батогом не заставишь… А это, — он незаметно кивнул в сторону смуглого с худощавым лицом чернеца, — отец Геронтий, грамотный до чего — страсть!