— Не густо… Что с челобитной?
— Отец Герман у себя сховал, а надо бы уж отправить патриарху. Время торопит.
— Не по душе мне нрав отца Варфоломея. В любимцах у архимандрита ходит и живет уж больно незазорно, пьяного питья в рот не берет.
— Что из тою! Я тож не пью. За отца Варфоломея не боись, ведаю о нем лишь добро — не зря под его началом был.
— Ты, Феофан, в обители без году неделя, ручаться тебе за кого-либо рано.
— Обижаешь, Корней.
— Держи ухо востро, брат. Завтра соберешь остатние подписи к челобитной… Тише! Никак шаги…
Голоса смолкли.
«Видно, не расходится у Корнея слово с делом. Но заварил кашу братуха! Как бы голову не сломил, — думал Бориска. — Куда прет, чего ищет? Делать, что ли, ему нечего, кроме как гусей дразнить. Побывал бы в моей шкуре, не то бы запел. И единомышленники его тоже, видать, не краше: с жиру бесятся, друг на дружку изветничают… Да разве можно с имущими силу спорить? С сильным не борись, с богатым не судись. Добром надо, добром. На добро-то что зверь, что человек — завсегда отзывчивы. Ладом да миром горы повернешь, а бунтом все загубишь и сам пропадешь. Эх, люди…»
Бориска пробудился с первым ударом колокола. Звонили к благовесту. Распахнулись Святые ворота, и в город потянулись богомольцы. Нищие были тут как тут, канючили:
— Во имя спасителя Исуса Христа подайте, хрещеные!
Глядя на них, Бориска подумал, что впору самому милостыню просить, прикинуться калекой, язык вывалить, глаза вывернуть, — потому как в одном кармане вошь на аркане, в другом — блоха на цепи. Отпихивая тянущиеся к нему худые грязные руки, он чуть не бегом миновал ворота и направился к монастырским кельям, где жил Корней. Несмотря на ранний час, двор был полон народу. Почему-то никто не шел в храмы. Собирались кучками, оживленно переговаривались. Суетились, шныряли по двору служки, растерянно пожимали плечами прибывшие богомольцы.
Около трапезной собралась большая толпа. Бориска подошел ближе. Черные рясы перемешались с мирскими кафтанами, однорядками, азямами. Тут уже вовсю спорили, кричали, брали друг друга за грудки.
— …А те книги печатные, что патриарх прислал, почто упрятали?
— Честь не дают, в сундуках держат!
— Видно, худое в них написано, потому и не дают.
— Коли худое, так объяви, в чем оно состоит!
— Нам никонианство опостылело, новых служб не хотим!
— Зазорно соловецким монасям веру менять! От Соловков православие истинное, дети мои…
— Чем новая служба худа? Отец Герман отслужил — и вовсе в ней недобра нет.
— Всыпали ему за ересь, и поделом!
— А кто по новой службе плачется? Ну-ко, объявись!