Старец присел на низенькую скамеечку.
Вытерев сухим полотенцем ноги настоятеля, служка натянул на них короткие меховые сапожки, подхватил корытце с ножичком, бесшумно вышел из кельи, за ним — послушник.
Варфоломей с брезгливостью глянул на дряблое тело архимандрита, но тут же опустил глаза, затеребил холмогорские лестовки из рыбьего зуба.
— Волею божьей прознал я, владыко, что зреет в обители заговор. Есть противники соборного приговора о Никоновых богослужебниках, других мутят.
— Реки поименно.
— Священники, черные попы Герман, Виталий да Спиридон, дьякон Евфимий да чернецы, дети их духовные. Всего десятка с четыре наберется.
— Миряне как?
— Служки да служебники — людишки презренные, сам ведаешь, за тем тянутся, кто силен, бельцы — тож. С трудниками худо: зрима среди них шаткость немалая.
— Голова всему кто?
Варфоломей усмехнулся:
— Нет у них головы, каждый по-своему гнет, однако духом едины и тебя во всем винят.
Архимандрит задумался. Затея с непринятием новых богослужебных книг оборачивалась не так, как было умыслено. Опасения стали подтверждаться на деле.
Под Варфоломеем скрипнула скамейка.
— Дозволь, владыко, слово молвить — задумка есть.
— Сказывай.
— Могу стать той головой, повести куда надо. Мне многие верят…
Настоятель впервые за долгое время улыбнулся:
— Дело. Прими на то благословение… Чую, еще что-то замыслил.
— Не по чину говорить.
— Велю!
— Недалек день, егда богомольцы начнут наезжать, а кой извет на тебя случится, то может он уйти на Москву с клириками… — Варфоломей умолк, пряча глаза.
— Не молчи, сказывай!