— Боишься хозяина-то?
— Нет, не боюсь, да время позднее. Домой надо.
— Дома-то дети орут?
— Орут.
— Неужто женатой?
— Сынок есть малой.
— И-эх ты! Что ж так рано-то?
— Тебя не спросил.
В мерзлые доски ворот со звоном ударило кольцо. Егорка сплюнул, нахлобучил дырявую шапчонку.
— Еще кого-то на ночь глядючи принесло.
В широко распахнутых воротах показалась серая низкорослая лошадка, запряженная в простые деревенские сани, правил чернец в домотканой коричневой шубе. Лицо монаха с пегой бородой показалось Бориске знакомым. Где он мог видеть этого инока? Вспомнил: Соловки, пристань и этот самый пегобородый монах, возглавивший шествие Неронова в обитель…
Тем временем, поручив Егорке лошадку и перекинувшись с ним словами, чернец обошел крыльцо и юркнул в подклет.
Егорка выпряг лошадь и увел в конюшню, Бориска остался один. Прислонившись к стене кузницы, он терпеливо ждал Дементия.
В горнице у Поздняковых было просторно. Вдоль стен стояли лавки с резной опушкой, половики на полу пестрели разноцветьем тряпичных лоскутков, в красном углу громоздился тяжелый длинный стол.
— Мои к вечерне пошли, — говорил Поздняков, сидя на лавке. Он сбросил валенки и, вытянув короткие ноги, шевелил кривыми желтыми пальцами. — А мне вот некогда и богу помолиться. Все в трудах, в заботах.
Дементий переминался у порога: приглашения сесть не было.
— А ты все кораблики строишь, Денисов? Добро, добро. Мастер ты отменный, о суденышках твоих нехудая слава. Авось вскорости заказ дам.
— Вижу, Пантюха, разжился ты, коли свои суда заводить хошь.
— А что! — вскинулся Поздняков, явно недовольный тем, что Денисов назвал его Пантюхой. — Тружуся, силов не жалеючи. Этими долонями хозяйство поставил.
— Жить все учишь. Валяй учи. — Денисов опустился на залавок. — Только гляжу я на тебя, Пантюха, вовсе ты скурвился. Раньше, бывало, чаркой угощал, а ныне, дальше порога не пущашь.
Поздняков подобрал ноги, уперся ладонями в грядку лавки, тяжело глянул на Дементия.
— Чарки мне и сейчас не жалко, а скажу тебе: судьбу надо за шиворот хватать.