Так продолжалось долго, и только колоссальным усилием воли я сумела погасить в душе образ Арне. Нет, он не погас по сей день, я имею в виду другое: мне долго не удавалось внутренне отмежеваться от доброго, сложного, важного времени, когда мы были вместе…
Не знаю, почему я никак не могла решиться прочесть письмо Арне. Наконец пришла к мужу, который работал за письменным столом, и попросила ого послушать.
Арне писал, что живет теперь в Аргентине, но тоска по родине гнетет его день ото дня сильнее. К тому же ему очень хочется повидаться со мной, поговорить. Он мечтает вернуться, на хлеб-то он везде заработает, несмотря на свои почти шестьдесят лет.
«Взгляды мои не изменились» — эта фраза была подчеркнута дважды.
Я ответила, что он может приехать и жить у нас сколько угодно; мы со своей стороны постараемся ему помочь. Еще я написала, что тоже не изменилась и что его письмо очень меня обрадовало.
Ответа я не получила.
Только два года спустя от него пришла весточка из Западной Германии. Сперва он был вынужден накопить денег на дорогу, сейчас живет в Эссене и через несколько дней приедет в Берлин.
В первое январское воскресенье рано утром у двери раздался звонок. Арне. На этот раз он дрожал от волнения и холода. Я быстро принесла теплую кофту и надела на него. Я видела, что он очень исхудал, но держится по-прежнему прямо. Возраст и лишения наложили на него свой отпечаток, но лицо… совсем как тогда… И я поняла, что крепко любила его.
Разговорились мы не сразу. Позже, после завтрака, Арне объяснил, что хотел бы поселиться в ГДР, но пока поработает в Западной Германии, чтобы скопить денег — нужно выписать жену и дочь. Уже полгода он работает на заводе в Эссене.
— Я стараюсь тратить поменьше, — добавил он. — И все равно придется вкалывать еще минимум три месяца, прежде чем они смогут выехать.
Тут он спохватился, открыл портфель и достал большую коробку конфет — для меня…
Арне еще долго жил в Китае. В 1949 году после победы революции он, как и большинство иностранцев, угодил в лагерь. Контакт с международным движением он, по всей видимости, утратил. В те напряженные времена такое случалось. С группой иностранцев его выслали пароходом в Южную Америку, так он попал в Аргентину. Долго жил в бедности, пока не выучил язык и не устроился радиотехником. Женился на аргентинке, брак удачный.
— Я рабочий и никогда не желал другого. А в последние годы — не знаю, может, возраст виноват — стало просто невмоготу, потянуло домой. И ты перед глазами как живая. Буду работать, накоплю денег, обузой никому не стану и в ГДР останусь коммунистом, как был им в Аргентине. Как ты думаешь, можно мне сюда переехать?
Я кивнула, размышляя, как бы это лучше всего устроить. Понадобится рекомендация аргентинских товарищей.
— Ты знаешь, — сказал Арне, — тот, что сменил тебя, никуда не годился. Вот тогда я понял, как хорошо работалось с тобой. Помнишь трансформаторы в старом кресле?
Мы оба ушли в воспоминания. Я спросила, довелось ли ему слышать что-нибудь о Шучжин.
— Только печальные вести, — ответил он. — Она погибла, никого не выдав. Мужа ее арестовали чуть позже, не знаю, что с ним делали, но он потерял рассудок и как будто проговорился о чем-то — заметьте, в безумном бреду, он даже не понимал, что находится в тюрьме. Думаю, потому тебе и пришлось уехать.
Известие ошеломило меня, точно все это произошло сейчас, а не тридцать два года назад. Их дети — как они росли? Теперь они сами давно стали родителями…
— Странно, — сказала я, — тот день сорок девятого года, когда я узнала об освобождении Китая, был одним из счастливейших в моей жизни, от радости я не могла ни есть, ни спать. Это событие казалось мне самым знаменательным после Октябрьской революции семнадцатого года в России. Я думала и о нас, гордилась, что мы тоже вложили свой камушек в огромную мозаику китайской жизни. А теперь вот оказывается, что тебя посадили в лагерь.
— Но послушай, они не могли поступить с иностранцами иначе. Не думаешь же ты, что я настолько мелочен, чтобы лагерь умалил мою радость. Я, может, еще больше твоего радовался, я там пятнадцать лет прожил.
— Тогда события последних лет в Китае действуют на тебя по меньшей мере столь же угнетающе, как и на меня?
— Угнетающе? Не понимаю.