— Как же я могу быть Иисусом Христом, — говорил Петр, — когда я родился пусть неизвестно от какого мужика, это мамино дело, но как человек родился! — а Христос один раз — и навсегда, и ему теперь надо только явиться в готовом виде! К употреблению! — засмеялся Петр.
— Чего?
— В виде, готовом к употреблению! — с удовольствием повторил Петр, забавляясь остроумием слов.
— Да так же твою так! — хлопнул себя по коленкам Иван Захарович. — Как ты не поймешь, дурило?! Ты, может, и не родился вовсе, а было вроде того, ну, как бы изображено, что ты родился — чтобы дать знать! Чтобы люди поняли! Они ведь дуболомы, так их так, если им намека не дать, они же не сообразят же!
— Так можно было больше намекнуть! Пусть бы опять рождался в Израиле, в самом Вифлееме, если он есть.
— Есть.
— Ну вот! Пусть бы он там и рождался, пару чудес совершил — и всем все ясно.
— Не так просто! — ответил Нихилов. — За что людям такой подарок? Нет, пусть головы поломают, слишком много нагадили, пусть посоображают! Сообразят — спасутся, не сообразят — всем амбец! Понял? Понял или нет, какая миссия на тебе? И зачем тебе Вифлеем, если ты сам в Полынске живешь?
— А что Полынск?
— А то! «Звезда Полынь» в Откровении Иоанна — к просту так сказано? Это тебе — не знамение? А тот же Чернобыль, который, если перевести, означает Полынск — не знамение тебе? А землетрясения — не знамения тебе? СПИД — не знамение тебе?
И долго, долго еще перечислял Иван Захарович страшные события нашего века, нашего ближайшего прошлого, настоящего и даже, чудодейственным наитием угадав, сказал про то, что случилось позже.
— Волкозаяц-то недаром в наших лесах появился, — добавил он в заключение. — В наших лесах, а не в каких других.
Возможно, это был для Петра самый значительный факт; к СПИДу же, к землетрясениям и к Чернобыльской катастрофе он чувствовал равнодушие. А волкозаяц — да, волкозаяц его интересовал.
— Вот я его поймаю, — пообещал он, наливая Ивану Захаровичу стаканчик.
Иван Захарович стаканчик выпил: с тех пор как он почувствовал себя опять нормальным, ему не хотелось чураться обычных человеческих привычек. Вот только не закурил — потому что не успел научиться курить в тот год, когда сошел с ума. Не курил и Петр, бессознательно уважая свой организм. Выпив, Иван Захарович сказал:
— Трус ты. Ссыкло, по-нашему, по-простому говоря.
— Кого я боялся? — снисходительно спросил Петр.
— Сам себя боисься! — повысил голос Иван Захарович. — Юдоли страшисься своей! — говорил он все громче с полынским выговором. — Опасаисься насмешек и гонений, кои выпали на твою долю две тыщи лет назад, когда Его в своем отечестве не признавали, так их так! Тебе-то, чай, тоже не сразу в ножки кланяться будут!
— Да с чего?! — рассердился Петр. — Читай вон, читай! — тыкал он в книгу. — Иисус одним касанием лечил!
— А ты?
— Что я?
— Ты не пробовал?