Иногда, увлеченная Св. Писанием и примерами жития святых -- я решаюсь вести добродетельную жизнь, а иногда -- совсем наоборот. Почему я такая? Но... Впрочем, вы не знаете, как я честолюбива; этого я не говорю никогда и никому, но в действительности -- безумные мечты овладели мною уже с 13 лет. В этом глупом возрасте я уже мечтала о приключениях, о возможности поездки в Абиссинию, чтобы выйти там замуж за негуса; в 15 лет я мечтала образовать женский университет в России, и, вся поглощённая этой мыслью, таинственно заявляла в дневнике: "много надо времени и много надо денег"... Я всё отдала бы за славу. И вот, мечтая таким образом, я в то же время вижу, как это всё глупо, и голос рассудка твердил мне "перестань"... но могу ли я?
Теперь читаю "Коран" Магомета, и это оригинальное произведение не производит на меня ни малейшего впечатления. Я одолеваю его с усилием, а всё-таки читаю; ведь это, по меньшей мере, оригинально: читать Коран. О нём все знают, но немногие имеют понятие. Святые книги написаны не простым языком, а каким-то особенным слогом, который производит на нас неотразимое впечатление; такое же впечатление должен был произвести и Коран на арабов; хотя ему до Евангелия -- как до звезды небесной далеко. Евангелие слегка напоминает восточный колорит языка. <...>
22 ноября.
Вчера умер Фет. Тот самый Фет, стихами которого я зачитывалась, считая чуть ли не бессмертным. Майков, Полонский, Фет -- вот три писателя, на которых держится, как я думаю, вся наша современная поэзия -- и уже одного из них не стало! Что толку в том, что в России много поэтов! никакие Фруги и Надсоны не заменят и строчки Фета, возьмите их десятками тысяч, всё же они -- не он {Афанасий Фет (1820--1892); Аполлон Майков (1821--1897); Яков Полонский (1819--1898); Семен Фруг (1860--1916) -- русские поэты.}. <...>
31 декабря.
В сущности, я очень несчастна... в смысле счастья. Мои мечты и надежды не исполняются, домашняя жизнь так тяжела. Ещё 12-ти летней девочкой, по смутному предчувствию, я твердила стихи:
"Так и рвется душа
Из груди молодой,
Просит воли она,
Просит жизни другой..." *
{* Цитата из стихотворения А. Кольцова "Русская песня" (1840), где чуть иначе: "Так и рвётся душа / Из груди молодой! / Хочет воли она, / Просит жизни другой!.."}
Значит, я тогда уже чего-то искала, заливаясь горькими слезами при мысли, что у меня нет цели жизни. О, детство, детство! Vita brevis, ars longa... {Жизнь коротка, искусство долговечно (лат.).}
О Боже мой! помоги мне! Дай мне больше разума, силы воли, у меня их так мало! Надо иметь веру. И я готова рыдать от отчаяния и молиться, со всей силой веры, на которую способна. Прежде я умела молиться, целыми часами стоя на коленях перед лампадой.
Скоро-скоро старый год канет в вечность... Тысячи людей с радостью и надеждой говорят "с Новым годом!" И я должна радоваться: ещё шаг вперёд по пути к моему совершеннолетию, а вместе с тем и к удовлетворению единственного желания -- учиться. -- С Новым Годом, господа! И, пожалуй, с новым счастьем! Оставив в стороне личную жизнь, отчего не пожелать всем добрым людям всякого счастья? Ведь понятие о нём до бесконечности разнообразно...
7 января.
Однажды я подумала, что мне можно выйти замуж за старика, не моложе 67 лет, очень богатого, умного, образованного, тонкого эстетика, знатока всего изящного, который бы меня вполне понимал и относился бы скорее как отец, нежели муж. По-моему, с таким человеком можно рассчитывать на 10 лет полного счастья, а потом... пожалуй, мне больше и не надо. Счастье очень хрупко, и если выпадет его лет 10, -- и этим человек должен быть доволен. Но... нет идеалов в наш век, о них можно лишь мечтать, -- так и мне не найти моего идеала...
Это я говорю между прочим. В сущности же, я давно решила не выходить замуж за русского, а за француза.
Не говоря уже о франко-русских симпатиях, -- мне ещё недавно пришлось узнать из книги, что от браков с иностранцами, т. е. от смешанных, родятся наиболее умные дети. А ведь, как хотите, очень приятно иметь умных детей...
30 января.
Я окончила читать дневник Марии Башкирцевой. Он не произвел не меня ни малейшего впечатления. Личность автора -- в высшей степени несимпатична. Отыщите хотя одну привлекательную сторону её характера, укажите искреннее, сердечное движение в этой книге! "Я" переливается на всех страницах тысячами оттенков, от мрачного до светлого и наоборот. Не понимаю, как могли заинтересоваться этим дневником за границей: Гладстон {В 1889 году британский премьер-министр Уильям Гладстон (1809--1898) откликнулся в журнале "Nineteenth Century" на французское издание дневника М. Башкирцевой.} отозвался о нём, как об одном из величайших произведений конца этого века; другие превозносят эту книгу до небес, потому что в ней, будто бы, "весь отразился век, век нынешний, блестящий, но ничтожный {Реплика баронессы Штраль из 1-го действия лермонтовского "Маскарада".}, и Мария Б. была его самой типичной представительницей. Бедное XIX столетие! Оно отразилось в самолюбивом, слабом и безнравственном человеке! Неужели оно, подходя уже к концу, не заслужило более лучшего сравнения?.. М. Б-ва, конечно, искренна в своем дневнике, она рисует себя такой, какой она есть; её нельзя назвать талантливой, даровитость -- вот её блеск; но чудовищен этот ужасный эгоизм, под блестящей, прекрасной внешностью. Если дать прочесть эту книгу монаху, он скажет: "заблудшая, несчастная душа" и, пожалуй, будет прав. Горько видеть, как увлекаются в наше время подобными книгами...
Вы не подумайте, что я пишу это от женской зависти. Мало ли на свете людей, более стоящих зависти! Я знаю, что в глубине души своей я, в сущности, тоже нездоровый человек, моё нравственное существо с одной стороны истерзано, измучено безобразной домашней жизнью, с другой как-то разбрасывается в разные стороны. У меня никого нет... нет в целом мире человека, который мог быть мне другом, у которого я нашла бы себе поддержку. Но если судьба предоставляет идти одной по своей дороге -- нужно ли, смею ли я жаловаться на одиночество?
У меня есть книги, у меня есть разум,-- вот кто может и должен быть моим другом. Надо заставить сердце молчать, тогда рассудок свободнее определяет. <...>