У Вэла были крылья, и летает он хорошо, но ты сам сказал, что он — летатель лишь наполовину. Но если летатели — это те, кто всегда взирает на бескрылых с презрением, не помогает студентам «Деревянных Крыльев» из страха, что хваткие дети рыбаков и крестьян отберут у них крылья, тогда я
— не летатель. Иногда мне даже кажется, что Вэл правильно нас оценивает.
Доррель, пристально глядя Марис в глаза, отпустил ее руку и мягко сказал:
— Марис, я рожден летателем, и именно поэтому Вэл-Однокрылый ненавидит меня. И ты тоже меня ненавидишь?
— Дорр, ты отлично знаешь, как я к тебе отношусь. Я всегда любила тебя и верила тебе, ты — мой самый лучший друг. Но…
— Но?.. — эхом отозвался Доррель.
Марис опустила глаза.
— Но ты отказал в помощи «Деревянным Крыльям», и мне это неприятно.
Приглушенные звуки веселья, доносившиеся из таверны, и монотонное шуршание прибоя будто заполнили собою весь мир. Доррель нарушил затянувшееся молчание:
— Моя мать была летателем. И ее мать — тоже. Бесчисленные поколения моих предков владели теми же крыльями, которые сейчас принадлежат мне. Я преклоняюсь перед своим родом и уверен, что мой ребенок, если, конечно, он когда-нибудь у меня будет, тоже станет летателем. Ты же родилась с мечтой о небе и на деле доказала, что заслуживаешь крылья не меньше, чем любой потомственный летатель. Было бы преступлением лишить тебя этой мечты, и я горд, что помогал тебе. — Доррель посмотрел в глаза Марис. — Я горд тем, что дрался на Совете за тебя и за право любого, кто действительно мечтает о небе и в честной борьбе докажет, что достоин носить крылья, стать летателем. Но теперь ты говоришь, что я дрался совсем за другое. Скажи, если я не прав. Разве мы боролись против того, что делает нас отличными от бескрылых? Разве стремились уничтожить великие традиции летателей? Разве мы отказались от крыльев, чтобы бескрылые дрались за них, как стая голодных чаек из-за выброшенной на берег рыбины?
— Не знаю. Семь лет назад я, как и ты, полагала, что на целом свете нет ничего прекраснее, чем быть летателем. Мы тогда даже представить себе не могли, что найдутся люди, желающие носить крылья, но отвергающие кодекс чести летателей. Небо мы открыли для всех, в том числе и для таких, как Вэл-Однокрылый. Мир изменился, Дорр, изменился необратимо, и, нравится нам или нет, Вэл — результат этих перемен.
Доррель встал и отряхнул брюки.
— Я отвергаю такой результат. — В его голосе слышалось больше печали, чем гнева. — Ради любви к тебе, Марис, я готов на многое, но всему есть предел. Действительно, мы изменили мир, но с такими, как Вэл-Однокрылый, я не стану обниматься. Марис, он же презирает наши традиции! Дай ему волю, и он с радостью уничтожит нас. А ты еще помогаешь ему! Я — реалист, и зло называю злом, а добро — добром. Ты меня поняла?
Глядя в сторону, Марис кивнула. Они помолчали, наконец он предложил:
— Пойдем обратно?
— Иди один, я приду позже.
— Спокойной ночи, Марис.
— Спокойной ночи.
Доррель повернулся и зашагал прочь, поскрипывая ботинками по песку. На секунду звуки пирушки в таверне сделались невыносимо громкими, а когда дверь захлопнулась, на берегу вновь стало тихо и спокойно. Лишь под порывами ветра с моря со стоном покачивались фонари на шестах, да мягко шуршали по песку волны.
Никогда прежде Марис не чувствовала себя такой одинокой.
По велению Правителя Скални специально для прибывающих на Состязания летателей вдоль берега наспех соорудили более пятидесяти хижин, и Марис со С'Реллой расположились на ночь в ближайшей к пристанищу.