— В том-то и дело, что вредные! Затем и пришел к тебе, а ты мне помочь не хочешь.
— А коли вредные, запрети! Письменно запрети. А нарушит — пиши докладную.
— Так-то оно так… Только он к директору собирается идти за разрешением. А директора-то нашего ты, слава богу, знаешь. Подмахнет не глядя, а мне потом кашу расхлебывать.
— Ну, не понимаю тебя, Иван Фомич, пойди сам к Александру Алексеевичу и растолкуй ему.
— Боюсь, он неправильно поймет… Дело это довольно тонкое. Чисто формально Подольский продолжает работу, начатую Ортом. Понимаешь? Орт, не подумав, как-то бросил идею, а тот и подхватил. Неудобно мне в это дело мешаться… Могут подумать, что я зажимаю работы Орта. Вот я и думал, что, может, ты… директору-то подскажешь. Тебя-то он во как слушает, не то что меня!
— Ну, это ты брось, Иван Фомич. Он всех одинаково слушает. А я тут ни при чем. Не мое это дело в науку путаться… Что же касается нарушения трудовой дисциплины — давай факты.
— Значит, не хочешь помочь старому другу?
— Не могу, Иван Фомич! Рад помочь, но не могу.
— М-да… Ну ладно… Да! А как насчет того дела? Ну, о переводе Меконицкой и Лебедева из группы Урманцева?
— И это сейчас решить мы не можем. Сам знаешь, Урманцев-то в командировке.
— А зачем он нам сейчас нужен? Давай переведем их… временно. А вернется Урманцев — оформим все как полагается.
— Нельзя без Урманцева. Никак нельзя!
— Ой, что-то ты больно осторожен стал, Петр Ильич! Темнишь.
— Не понимаю, о чем это вы, Иван Фомич?
— Ну, хорошо. Бывай! Привет Марье Кузьминичне.
— Всего хорошего, Иван Фомич. Заходи.
— Зайду, Петр Ильич. Обязательно зайду.
Только в коридоре Иван Фомич утратил привычную, в сладеньких складочках улыбку. Нахмуренный и озабоченный, он сразу же стал выглядеть намного старше. Но его никто не видел.
В тот же день, проходя мимо кабинета Орта, где теперь сидел Иван Фомич, Подольский увидел плачущую девушку.
По-детски закрыв ладошками глаза, она стояла, наклонившись к стене. Юбка-колокол выше колен открывала ее тонкие ножки, подрагивающие в резонанс с рыданиями. Сжатые горем плечики казались узенькими и хрупкими. Михаил узнал Ларису — стенографистку, машинистку и личного секретаря Евгения Осиповича.
Остановившись у нее за спиной, он некоторое время смотрел, как беззащитно она плачет, потом нерешительно дотронулся до худого локотка.
— Что с вами, Лариса? Вас кто-нибудь обидел?