Конец такому мучительному и неестественному существованию положила совершенно случайная встреча со школьным приятелем Тишкой Давыдовым в задымленной шашлычной. Михаил скупо и стесненно рассказал ему о своем патологическом невезении.
Через неделю Михаил уже работал в цирке. На «подготовку и разработку новых цирковых номеров, основанных на законах современной физики» (именно так было записано в бухгалтерской ведомости), отпустили большие средства. За три месяца Михаилу удалось оборудовать очень неплохую лабораторию. «В лучшем научно-исследовательском институте, — подумал он, — на это ушли бы годы».
Бурная деятельность Михаила довольно скоро нашла практическое выражение, обогатив программу известного иллюзиониста. К Михаилу стали относиться не только с уважением, но и с какой-то тревожной почтительностью.
— А у вас ничего здесь не взорвется? — спросил заместитель директора по АХЧ. — Все-таки физика — дело опасное.
— Я уже обещал не собирать здесь атомную бомбу, — пошутил Михаил, — и постараюсь сдержать обещание.
Счастливый иллюзионист получил эффектный номер с «самозажаривающейся яичницей», а Михаил выявил влияние поля индукционной катушки на опалесценцию метана в критической фазе. Он даже подготовил небольшое сообщение. Но для публикации его в одном из научных журналов требовались направление от учреждения и акт экспертизы. Цирк для этой цели явно не подходил, и Михаил спрятал статью в папку. А месяцев через восемь он нашел в американском журнале химической физики сообщение об аналогичных исследованиях.
В первую минуту он огорчился, но потом успокоился. Зато от потаенного беспокойства и постоянного ожидания каких-то перемен избавиться было труднее. Казалось, что вся атмосфера насыщена тревогой и наэлектризована ощущением непрочности.
Принимая от него непривычно большую зарплату, мать почему-то не радовалась и смотрела в сторону жалостливо и невесело. И никогда не спрашивала о его планах на будущее и сама уже больше не строила таких планов. Точно это будущее вдруг сгорело, и нужно было жить только единым днем, ни о чем не задумываясь.
И сам он старался не думать о будущем. Может быть, потому, что оно рисовалось ему похожим на уже пережитые поиски и разочарования. Он знал, что переход к будущему лежит через некое понятие «устроиться», которое утратило для него условный, абстрактный смысл и превратилось в символ бесконечных звонков и изматывающих разговоров. В то же время он и мысли не допускал, что осядет здесь, в цирке, надолго. Легче было обманывать себя надеждой, что подвернется случай, который сам собой все и разрешит.
Кроме того, нужно было осуществить тот эксперимент, единственно ради которого он, как ему теперь казалось, пошел сюда. В успехе эксперимента было заложено многое. И прежде всего от него зависела вера в себя.
Иногда просачивалось сомнение: «А может быть, все правы, и никакой я не физик, а просто возомнивший о себе юнец, отлынивающий от настоящей работы?»
Но работал он много. Едва успевал спать и торопливо, кое-как ел. И нужно было следить за научной литературой. Не реже одного раза в неделю он ходил в зал периодики Ленинской библиотеки, просматривал реферативные журналы, выписывал на карточки названия научных статей.
И все же иногда такая жизнь представлялась ему странным, запутанным сном. Тогда хотелось куда-то немедленно пойти, что-то кому-то объяснить, чтобы раз и навсегда поставить все на свои места. В ту или иную сторону разрушить, наконец, мучительное метастабильное равновесие.
«Как хочется жить прости!» — подумал он однажды, и эта мысль показалась ему одновременно мудрой и легковесной. Он придумал эффектный трюк с твердой углекислотой, брошенной в аквариум, наполненный красной водой. Иллюзионист вынул такой аквариум из-под плаща. Клубился густой алый дым. Это было удачной заменой традиционных золотых рыбок…
«…Интересно, что делает сейчас Иван Фомич в отделе кадров? — подумал он, растревоженный воспоминаниями. — Наверное, исподволь ведет дело к тому, чтобы меня не взяли… Ну и пускай! Мне и в цирке неплохо. И зарплата высокая…»
Но стало обидно.
— Задумались? — спросил, входя, Иван Фомич. — Приказ уже на машинке. Так что можете приносить трудовую книжку.
— Спасибо, — смутился Михаил.
— Ну, за что тут благодарить! К Урманцеву заходили? Нет? Тогда идите сейчас. Евгений Осипович хотел, чтобы вы сразу же начали думать над его заданием.
«Оказывается, он очень милый человек, — подумал Михаил, выходя из кабинета Орта. — А я бог весть что надумал… Или у меня успел развиться какой-то комплекс неполноценности?»
Сейчас он впервые поверил, что будет работать в этом большом теоретическом институте. До сих пор, из чувства самосохранения, он смотрел на это, как на мыльный пузырь, который вот-вот лопнет. В нем поднялось радостное волнение, и, чтобы как-то выразить нахлынувшее чувство, он быстро-быстро пошел по коридору и, что-то напевая, взлетел по лестнице на третий этаж. Но тревога не проходила. Она затаилась глубоко-глубоко и мешала безмятежно ощутить неожиданную радость…
…Урманцев встретил его приветливо, но сдержанно-деловито. Достал стопку белой бумаги и стал объяснять задание.