Повинуясь инстинкту, она обратила взор на истертые камни дороги, и ноги снова понесли ее вперед.
— Матушка Юлиана называет мои глаза дьявольскими.
Он проворчал что-то неразборчивое.
— Такого не позволит себе ни один истинный рыцарь. Скорее, он сравнит ваши глаза с мерцающей синевой предрассветного неба.
— А ваши похожи на зеленую листву, сквозь которую проглядывает бурая кора деревьев.
У него вырвался резкий, как пощечина, смешок. Видимо, она опять ляпнула что-то невпопад.
— Вот уж не ожидал такого ответа, — улыбнулся он.
Ну, по крайней мере, она его не рассердила.
— Почему? Вы описали мои глаза. Разве я не должна была описать ваши?
— Нет. Вам следовало засмущаться и покраснеть.
И она засмущалась и покраснела.
— Мне редко доводилось беседовать с мужчинами, и я не знаю всех правил. Уж очень они, мне кажется, причудливые.
Он сощурился на солнце.
— Мир вообще довольно причудлив.
— Вот поэтому мое место в монастыре. Хотите, поговорим о Боге? — с надеждой спросила она. — Эта тема будет приятна для нас обоих.
— Только не для меня.
Монастырские правила касательно молчания были строгими, но позволяли избегать таких неловких ситуаций. Может, спросить о его родном доме и семье?
— Где прошло ваше детство?
Острый взгляд.
— Не имеет значения.
Она вспыхнула, но уже не от смущения. Ее обуял грех гнева.
— Я опять сказала что-то не то? Но вы сами предложили поговорить. Если краснеть да смущаться, то серьезного разговора у нас не получится.