Малютка Шеневальд, крыска зубастая, проглотил всех… Пан… и Балткревию проглотит с ихней конституцией, говорю я вам. Ах, "их"? Выквиты это…
– Растащили Лейтаву, – гудел кто-то, – как тот, простите за банальность, пирог, в поисках вишенки. И Блау имеет эту вишенку…
– Чудо спасет… Почему нет?! Захватил же Лев Эльбу и держался там сто дней против Гишпано-Еллинской эскадры. Как какой? Бвонапарт.
Франя тихонько засмеялась. В ответ часы на буфете пробили девять, вызванивая менуэт. Стали отзываться другие по всему дому. И звон дверного колокольчика услышала она одна. Слуг отпустили специально, и пришлось идти открывать. Вместе с ней в полутемной прихожей оказался двоюродный братец Мись и тут же заключил в медвежьи объятия входящего – хрупкого юношу, засыпанного снегом – заурчал радостно, защекотал бакенбардами. Второй гость остался у закупоренной ими двери.
Франциска настойчиво потянула Мися за фалды. Тот опомнился, побагровел и принялся извиняться, отчего двери не освободились. Фране с Тумашем – оказалось, они знакомы – дружными усилиями удалось протолкнуть пухлого паныча Цванцигера назад в переднюю. Незнакомец наконец вошел, двери были захлопнуты и заперты и прямо здесь начался неизбежный ритуал знакомства. В сумеречном свете было трудно разглядеть гостя – Франя поняла только, что он еще не стар, гладко выбрит, прекрасно одет и не носит головного убора – он стряхнул снег с густых волос и весело рассмеялся. Франя поймала на себе его взгляд: не двусмысленный, но изучающий – ни словом не перемолвившись, гость как бы пытался понять, кто она такая, проникнуть в душу. Франя жарко покраснела. Вот так же смотрел на нее управляющий ее дяди Адама Александр Ведрич. Она опустила кудрявую головку, вжимаясь лицом в ладони.
– Простите меня, – шепнул гость.
Мись и Тумаш не услышали.
– Панна Цванцигер, – радовался Тумаш. – Вот не ждал. Вы нам сыграете?
– А ужин? – проворчал добродушно Мись.
– Потом, – хмыкнул Занецкий. – Когда закончится политика. Кстати, наш гость – писатель из Блаунфельда.
– А-а, – Мись повел их в обход через другие двери, и они очутились в темном салоне, огонек свечи отразился в хрустале незажженных гирандолей, высоком веницейском зеркале и крышке виржинели. – Принесу мальвазеи и пирожных. И пирожков с капустой, Даротка их печет неотразимо.
Франя зажгла еще две свечи над пюпитром и оленьими своими серыми глазами прямо взглянула на гостя. Он был по-настоящему хорош собой – ладен, крепок, с отточенными и четкими движениями военного. Писатель?
– П-пан Генрих, – спросила, чуть заикаясь, толстушка, – я не могла раньше читать ваши книги?
– Разве что военные реляции, – улыбнулся он. – Но братья Граммаус убедили меня изменить карьеру.
Тумаш хмыкнул. Заграбастал сразу четыре эклера с подноса, только что принесенного Мисем, плеснул в бокалы вина:
– Я теперь служу у пана секретарем. Ищу в газетах разные удивительные случаи.
– Зачем? – наивно поразился Мись.
Генрих вежливо придвинул Фране кресло:
– Видите ли, меня интересуют суеверия, но не старинные, а те, что происходят сейчас и с нами. Говорят, Лейтава – поле непаханое таких случаев. Надо же с чего-то начинать. Почему бы не с газет? – он устремил на Франю дерзкие зеленые глаза. Почему он смотрит только на нее?
– А весной можно и в деревню, – забасил Мись. – Когда просохнет. Посох в руки. Вон Тумаш мог бы порассказать. И Франциска тоже.
Франя покраснела еще гуще.
– Вон они с дядей чего в августе нарыли. Чего она в Вильню приехала.
– А чего нарыли? – в два куса приканчивая пирожное, спросил Занецкий.
– Господин Долбик-Воробей, профессор отдаленной истории, выставил наши находки в Ратуше. А дядя просил…
– Таблички с именем и все такое, – перебил Мись, – не тушуйся, сестричка.