Гайли- гонец стояла к нему спиной, и сперва он спутал ее с Антей, Антосей Легнич, бывшей своей невестой: та же гибкость, тот же каштановый, тяжелый узел волос на темени. На Гайли были полусапожки, ноговицы с росшивью по бедрам, широкая льняная сорочка с отложным воротником. Кунтуш с меховой оторочкой висел на спинке стула, рядом на столе прикорнула квадратная шапочка-конфедератка. В них Гайли, должно быть, напоминала картинку из гербовника или лейтавского готического романа. Девушка ела вишни. Пахло ими, и яблоками, и немного пылью. Над фарфоровым блюдом вилась оса – куда же без них. Алесь подошел и сам не понял, как, прижался губами к шее Гайли, где та переходила в плечо. Кожа была шершавой и теплой.
Гайли дернулась, едва не впечатавшись виском в косяк. Александр тоже отшатнулся, жалея о порыве – но вовсе не оттого, что Гайли былагонцом . Извечным женским движением вскинула она руки, поправляя волосы.
– Жа-арко… Простите, что я без приглашения.
Разумеется, тут же следовало начать уверять гостью, что она очень вовремя и все такое, но у Ведрича сил не было на мишуру. Он только сказал, что пока занят и пришлет покоевку [17] с обедом и водой для умывания. А вечером они сумеют поговорить. Была ли Гайли разочарована, он не знал. В конце концов, очень трудно что-то определить по лицугонца .
…Угольями в каменке дотлевал за чердачным оконцем закат. Гайли стояла, прижавшись лбом к стеклу, и не обернулась на шаги. Алесь устало присел к столу, налил вина, залпом выпил, вытер потный лоб.
– Гайли?
Она дернула плечами. Выпала шпилька, каскад волос обрушился на плечи. От волос пахло сухим жаром летней травы, горечью обгорелых березовых поленьев. Все заныло внутри у Алеся. Он предчувствовал, что разговор выйдет нелегким.
– Алесь, скажите мне, – начала Гайли без предисловий, – кто я?
Управляющий приподнял брови: бесполезный жест, она все равно его не видит.
– Что вы хотите знать, Гайли? Чтоименно вы хотите знать?
– Гивойтос и Улька мертвы, Антося – она предана вам, она все равно мне ничего не скажет. Остаетесь только вы, – проговорила Гайли с непередаваемой интонацией, чуть удивленно растягивая слова. – Помните, три года тому. Когда я тяжело болела, когда я потеряла память. Я теперь сомневаюсь, что это болезнь.
– А что? – спросил Ведрич хрипло. Прокашлялся. Покачал в бокале вино, но выпить не смог. В комнате делалось темно и странно, и только на фоне окна обведенный золотом силуэт…
– Кто позаботился известить вейских знахарок, что мне все время нужно виногонцов ?
– Многих? – спросил Алесь тупо.
– Всех, кого я спросила. К каждой примерно три года тому приезжал мужчина. Они разнятся в описаниях, поэтому я не уверена, что это один и тот же человек. Но слова им были переданы одни. И названы мои приметы и имя.
– Вам сильно пришлось поработать.
– Вас это огорчает, Алесь? – Гайли наконец повернулась к нему, и в глазах мелькнула недобрая искра.
Ведрич пожал плечами:
– День был суматошный, я устал.
– А тут приехала дурочка с глупостями…
– Вы же знаете, что я так не думаю.
– Ачто вы думаете? – глаза ее, казалось, могли прожечь дыру в его лбу.
– Присядьте, Гайли, – велел Алесь жестко.
Она глубоко вдохнула, но все же повиновалась, опустилась на застеленную белым узкую кровать.
– Стоило мучить дурных деревенских баб…
Девушка дернула губами:
– Тогда ответьте мне вы, умный, рассудительный. Князь Александр Ведрич, я требую правды.
Он поднялся так резко, что почти отлетел тяжелый дубовый стол, скатилась и разбилась в осколки бутылка. Гайли ждала, не выказывая страха – хотя бояться было чего, впилась в Ведрича черными глазами.
– Ты действительно требуешь правды?!
И, глядя в белое лицо с провалами глазниц, отчеканил:
– Ты – графиня Северина Маржецкая.