Спрашивается, в чем здесь гешефт инквизиции? Таковой не прослеживается. Или же святые братья, участвовавшие в судебных процессах над тамплиерами, хотели добросовестно разобраться, поклонялись ли рыцари идолищу Бафомета, целовали ли при посвящении друг друга непристойным образом, проводили ли магические практики и отрекались ли от Христа? Сохранившаяся документация, весьма подробная, говорит в пользу последней версии — отношение к делу было самым серьезным и вдумчивым…
Перенесемся из 1307 года на столетие с лишним вперед и обратим внимание на инквизиционный суд, обвинявший Жиля де Монморанси-Лаваля, барона де Ре, в совершенно невообразимых и гнусных преступлениях, среди которых колдовство и алхимия выглядели невиннейшими забавами скучающего аристократа. Жиль де Ре своей мнимой или реальной деятельностью породил еще один архетип — «Синюю Бороду», вероломного убийцу и обманщика, на чьих руках кровь множества невинных жертв; однако определенные сомнения в объективности суда и приговора до сих пор имеются и озвучиваются.
Дело в том, что его милость барон был не просто баснословно богат, а считался в первой половине XV века кем-то вроде современного олигарха — он унаследовал колоссальное состояние, обширные земли, а самое главное — солеварни. Мы уже упоминали о том, что соль в ту эпоху была товаром стратегическим и стоила чрезвычайно дорого, иногда в меновой торговле заменяя собой деньги. Благодаря почти неиссякаемому источнику дохода, Жиль де Ре мог поддерживать золотом обнищавший двор французского дофина Карла (которого вскоре возведет на престол Орлеанская дева), финансировать военные операции того периода Столетней войны, одалживать друзьям крупные суммы в золоте и серебре, коллекционировать неслыханно дорогие книги и вести богемный образ жизни с обязательными рыцарскими турнирами, охотами, пирушками и прочими дворянскими утехами.
Процессия заключенных. Аутодафе. Гравюра. дата и время не указаны.
Закончилось это расточительство тем, что после сожжения Жанны д'Арк и безвозвратной потери уймы денег, потраченных на наемников и боевые действия против англо-бургундцев, к 1435 году Жиль де Ре оказался на грани разорения и начал потихоньку распродавать свои феоды. Однако у него оставались важнейшие и чрезвычайно ценные активы — собственно баронство де Ре, затем замок Шамптос, позволявший контролировать торговые пути по реке Луаре, а также стратегически важная цитадель Ингран — в этом районе велась добыча соли, а сам Ингран прикрывал границу между Бретанью и Анжу. На эти владения и положил глаз умный и рачительный сюзерен Жиля де Ре, герцог Бретонский Жан VI.
Барон де Ре и так слыл чудаком, пожертвовавшим значительной частью наследства ради Жанны д'Арк, которой он весьма симпатизировал, отказался от дальнейшей карьеры, получив в свое время звание маршала Франции и, по слухам, увлекся магическими и алхимическими науками — дело, с церковной точки зрения, предосудительное, но, когда алхимией занимался столь знатный и (когда-то) богатый человек, на столь экзотические забавы клирики смотрели сквозь пальцы. Главное, чтобы не было «материального вреда», maleficia.
Итак, мы наблюдаем серьезную заинтересованность Жана Бретонского в приобретении невероятно ценной как с экономической, так и с военной точки зрения недвижимости барона де Ре. По закону отобрать ее невозможно, за исключением одного пункта: если барон не совершил неких леденящих кровь преступлений перед Господом Богом и Церковью, не осужден и его имения не конфискованы. Наличные деньги, как это случилось в истории с Филиппом Красивым и тамплиерами, можно очень быстро проесть и потратить, а земля и прекрасно обустроенные замки — это долгосрочное вложение. За такой солидный куш можно побороться, особенно учитывая тонкий нюанс: Жиль де Ре продавал некоторые свои владения герцогу и его канцлеру, епископу Нантскому Жану де Малеструа с правом выкупа, то есть эта сделка более напоминала заклад.
Но и здесь имелись свои частности: по закону Жан Бретонский, как сюзерен, не имел права покупать земли своих вассалов, а потому контракты заключались на подставных лиц: его младших не наследующих сыновей Пьера и Жиля, на епископа Малеструа и даже на некую даму Ле Феррон, матушку герцогского казначея. Возвращать земли и замки герцог Жан не собирался категорически, а от теоретической возможности выкупа его могла избавить только смерть барона де Ре.
…Каковая смерть и воспоследовала 26 октября 1440 года после неслыханно короткого и скандального инквизиционного суда, на котором барона обвинили в перечисленных выше преступлениях, добились признания и вынесли смертный приговор. Сразу надо отметить, что причиной возбуждения дела оказалось нападение барона на замок Сен-Этьен-де-Мер-Морт в мае 1440 года — замок некогда принадлежал Жилю де Ре, но был продан Жеффруа Ле Феррону (через жену последнего), казначею герцога Бретонского, причем утверждалось, что Ле Феррон деньги так и не уплатил, отчего пришлось вразумлять должника силой оружия. И только через месяц после этого события у епископа Жана де Малеструа внезапно появляются сведения о таинственных исчезновениях детей…
Подозрительно? Еще как!
Попутно с церковным судом (колдовство, дьяволопоклонничество и проч.) имел место и гражданский процесс (нападение на замок Сент-Этьен), остававшийся в тени. Обоими разбирательствами руководили кредиторы и злейшие враги Жиля де Ре — верный слуга герцога Бретонского Пьер л'Опиталь, сенешаль Ренна, и епископ де Малеструа. Стоит ли говорить о том, кому после казни барона отошло большинство его владений? Справедливости ради надо уточнить, что собственно баронство осталось за младшим братом Жиля, Рене де Ре.
Совершал Жиль де Ре приписываемые ему злодеяния или нет, был он оклеветан или действительно оказался опаснейшим серийным убийцей — это еще предстоит выяснить историкам будущего. Обе версии, обвинительная и оправдательная, существуют на равных, однако, как говорят в народе, нет дыма без огня: что-то наверняка было, пусть и не в столь грандиозных масштабах, о которых нас извещают материалы процесса. В этой истории мы наблюдаем очевидную материальную заинтересованность инквизиции в исходе суда, особенно если учитывать, что председательствовал на духовном суде епископ де Малеструа. Но опять же, самому трибуналу достались лишь крошечные суммы, покрывавшие судебные расходы, а главную прибыль получили его преосвященство епископ и герцог Бретонский.
Фактически мы видим конфликт хозяйствующих субъектов, сиречь феодалов, стремившихся заполучить ценнейшие владения оппонента. Как и в случае с тамплиерами, инквизиция выступила инструментом в споре, но свою основную функцию выполнила: обвиняемый сознался, колдовство, maleficia и убийства (в том числе и в ритуальных целях) формально были доказаны, и Жиль де Ре честно заработал свой костер. Впрочем, после покаяния к нему проявили снисхождение и вместо сожжения задушили гарротой, а тело выдали родственникам для погребения.
Два вышеописанных прецедента в определенной мере могут подтвердить сентенции Григулевича о «материальной заинтересованности» инквизиции, однако мы видели, что выгодополучателями являлись король Франции (а с ним орден госпитальеров) и герцог Бретонский с присными. С другой стороны, какие доходы инквизиция могла получить после процессов над альбигойскими ересиархами, отрекшимися от всего земного и считавшими мирские блага и ценности «дерьмом дьявола», или, к примеру, «лионскими нищими», вальденсами, чье достояние составляли разве что драные штаны и перепоясанная вервием рубаха?
А ересь дольчинитов, или же «апостольских братьев», поднявших в Италии мятеж в 1306–1307 годах? Эти сектанты тоже стремились к евангельской бедности и созерцательной жизни, только делали это весьма своеобразно — попросту резали богатых, чтоб другим неповадно было, и это не считая иных сектантских забав, наподобие «общих жен» и прочего «военного коммунизма» образца начала XIV века. С дольчинитов тоже было нечего взять — голь, бось, рвань и обезумевший плебс, — но к процессу над фра Дольчино и его присными Sanctum Officium отнесся со всей возможной внимательностью и рвением, тщательно доказав вину и отправив еретиков на костер.
Сжигание тамплиеров. Король Филипп IV красивым; деталь миниатюрны.
Так что же, спросите вы, злоупотреблений вовсе не было? Разумеется, были, и весьма значительные, как, впрочем, в любой судебной системе. Но пик пришелся на более поздние времена — если в раннюю эпоху инквизиция трудилась из соображений религиозного энтузиазма и ради спасения заблудших душ, то к финалу Средневековья и расцвету Ренессанса она зачастую становится подчиненной не Риму, а светским властям, действуя в интересах этих властей. Самый яркий пример тому — испанская инквизиция.
Со становлением национальных государств, когда примат религиозной самоидентификации сменился идентификацией этнической, папство начало ослабляться и более не являлось абсолютно непререкаемым авторитетом. В 1478 году папа дозволяет королям Испании учреждать собственную инквизицию и руководить ее работой. Особенно примечательно, что эта региональная инквизиция с помощью своей судебной системы могла полностью и с огромной эффективностью контролировать весь церковный аппарат Испании: священников, монашеские и духовно-рыцарские ордена, а с 1531 года даже епископов. Причем грозить апелляцией в Рим теперь становилось бессмысленно — вердикт Священного трибунала являлся окончательным и обжалованию не подлежал.
Это была колоссальная власть с не менее мощными рычагами принуждения и подчинения, однако таковы были требования эпохи: после Реконкисты Испания остро нуждалась в объединении нации по религиозному признаку, и лучшего инструмента, чем подчиненная государству инквизиция, тогда попросту не существовало. Об этом мы еще поговорим позднее.
Вернемся, однако, к «черной легенде».
Если Иосиф Григулевич был целиком и полностью советским или, скорее, «радикально-большевистским» автором, с соответствующей идеологической установкой и коммунистическим мировоззрением, то американец Генри Чарльз Ли (1825–1809) являлся протестантом со всеми вытекающими отсюда элементами предвзятости.
В начале XX века, когда Ли писал свою «Историю инквизиции», уже были доступны многие архивы трибуналов времен позднего Средневековья и Нового времени, каковыми автор вовсю пользовался. Его книга действительно стала сенсацией, в основном за смакование пикантных подробностей — поствикторианским леди и джентльменам надо было пощекотать себе нервы, почитав на ночь про пыточки и холодные подземелья.