Длинные волосы незнакомки были распущены и широкими волнами падали на ее плети.
На лице ее был отражен явный испуг, отчаяние, ужас — словом, гамма самых разноречивых и сильных ощущений.
Прайс и Грог долго молча смотрели на этот снимок, как бы стараясь выпытать у фотографии незнакомой женщины, что именно видела она перед собой в этот момент, когда жизнь синьора Толедоса отлетала от него.
— Да, — наконец пробормотал Прайс, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Конечно, с такого необычайного снимка не можешь потребовать более ясного отпечатка, но, тем не менее, мне кажется, что едва ли эту женщину можно назвать «золотой дамой». На снимке похоже, что это брюнетка.
— Возможно, — подтвердил врач, пожимая плечами. — Но это совсем не аксиома. Узнать, брюнетка это или блондинка, вы можете, только встретив оригинал.
— Я не думаю, чтобы оригинал фотографии горел желанием встретиться с представителями власти, — угрюмо проворчал Прайс.
— И это тоже верно, — невозмутимо согласился врач.
Поговорив с врачом еще несколько минут, Прайс расстался с ним и вместе с Грогом направился сначала, чтобы рапортовать по начальству о новой улике в деле убийства синьора Толедоса, а затем отправился домой.
По возвращении домой, пока он с наслаждением принимал ванну, так как день выдался довольно жаркий, несмотря на конец сентября, к нему явился посыльный из главного полицейского управления с телеграммой от китайских властей Нинпо, сообщавших, что бой Ан-фу задержан в родной деревне, закован в кандалы и отправлен в Шанхай. Таким образом, через день можно было ожидать боя уже здесь, в Шанхае.
— Идиоты, — громко произнес Прайс. — Это называется перестарались. Заковать в кандалы главного свидетеля и этим самым отбить у него охоту вообще с кем-либо разговаривать.
Два дня прошли без каких бы то ни было событий. Тщательный обыск в комфортабельной квартире синьора Толедоса у Хонкью парка не обнаружил ничего существенного. Это была обычная шанхайская квартира холостого европейца, в достаточной степени обеспеченного и не отказывающего себе в комфорте.
На третий день в Шанхай, действительно в наручниках и кандалах, был доставлен бой Ан-фу, которого тюремные власти Сеттльмента прежде всего напоили, накормили, сняли кандалы, а затем, в сопровождении тюремного надзирателя, отправили на квартиру к Прайсу.
Прайс увидел перед собой невысокого, широкоплечего китайца с поседевшей уже головой и с угрюмым взглядом узко прорезанных глаз. На флегматичном желтом лице было написано явное равнодушие к своей судьбе. При появлении в комнате Прайса, Ан-фу почтительно поднялся на ноги, поклонился почти европейским поклоном и застыл в ожидании допроса.
— Здравствуй, Ан-фу, — весело начал Прайс, желая расположить к себе угрюмого китайца.
— Здравствуйте, мастер, — почтительно и холодно ответил бой.
— Ты знаешь, конечно, почему тебя привезли в Шанхай?
— Знаю, мастер. Мне сообщили здесь, в тюрьме. Мой мастер, синьор Толедос, умер. Его убили его враги, — так же холодно ответил китаец.
— Враги? — быстро переспросил Прайс. — У него были враги?
— Врагов не имеет только посредственность, мастер, — сентенциозно ответил Ан-фу. — Каждый умный человек имеет врагов. У вас тоже есть враги, мастер. Мой мастер, синьор Толедос, был тоже умным человеком.
Прайс улыбнулся тонкому комплименту Ан-фу.
— Старый, умный черт, — промелькнуло у него в голове. — С ним нужно держать себя настороже.
— Ты жил долгое время у синьора Толедоса, не так ли? — продолжал допрашивать Прайс.