Комсомольцы живы и свежи в спорте, в спектаклях и даже в технической учебе; они хорошо и с усердием изучают физику, повышают квалификацию, интересуются радио, сочувствуют Добролёту…
Но ни одной оригинальной мысли, ни одного смелого, самостоятельного суждения!.. Старые партийцы (я сейчас говорю об идейных) — идеалисты от материализма… Молодежь — здоровый, животный материал, не мыслью, а организмом усвоивший мимикрию идеологии.
…Самая хорошенькая из всех обитательниц дома-коммуны — пишмашинистка местного отделения милиции — Леля… Гибкая, упругая, красивая, как хорошо налаженное спортивное выступление… Красотой здоровья молодой телесности… И, конечно, ей нравится самый здоровый, самый крепкий самец — худощавый, мускулистый спортсмен, руководитель и инструктор пионерского звона…
Ему, разумеется, тоже нравится Леля…
И они играют во все свободные часы, именно — играют, а не флиртуют… И если молодому телу свойственно стремиться к касаниям и прикосновениям, если обычно молодежь ищет этих касаний в танце, то эти два тела соприкасаются в борьбе… Они целыми днями борются…
— Сеничка, милый, давай жить с тобой в дружбе!.. Не будем больше драться!.. — вкрадчивым голосом, с кошачьим жестом, говорит нараспев Леля, а сама выглядывает, как бы ловчее кинуться на противника…
И вот уж они опять схватились, и смеются, заливаются…
Признаться, меня саму тогда захватила эта красивая в своей первобытности, непосредственной животности (так, верно, играли еще Адам и Ева до грехопадения) игра… И я долго любовалась на эту борьбу…
Но ведь не всю жизнь будут они бороться… А ведь они ни разу не говорили друг с другом серьезно…
Что знает Леля о духовном мире своего инструктора?
Что он — коммунист. Больше ничего.
Что знает инструктор о Лелиной идеологии?
Что она — комсомолка. Ничего больше.
Остальное ни ей, ни ему не интересно.
Это — молодая Кемь, коммунистическая…
А тут же рядом — другая, древняя, предревняя…
Живут старик со старухой у самого Белого моря… Ну, не совсем у моря, а так — с пол версты будет…
Живут, жуют шанежки, хворают, поправляются, кряхтят…
Я сняла у них комнату… Может быть, это — консерватизм, но мне у них показалось приветнее и даже роднее, чем в доме-коммуне…
— Ты, доченька, эту кружку не бери… — говорит мне старуха. — Эта кружка — моя… Ты вон лучше дедкину возьми…
— А не все ли равно? — изумляюсь я. Бабка смущенно молчит. За нее отвечает дедка:
— Она ведь у меня старообрядка… Так у них религия не позволяет…