— Я не могу сейчас уехать. Это слишком важно. Поверь.
— Я верю, что ты делаешь важное дело, но это все равно невозможно.
— Если каждый будет так думать, то ничего и не произойдет.
— А что должно произойти?
Она подождала, набирая воздуху, чтобы объяснить мне главное, и я чувствовал, как вздымается ее маленькая грудная клетка.
— В людей стреляют, а никто даже пальцем не пошевелит.
— Так ты хочешь пошевелить пальцем?
Большие обиженные глаза мамы посмотрели на меня.
— Да, а что, это так странно?
— Нет. Только, пожалуй, ты выбрала странный способ.
— А есть другие способы? Мы сидим перед телевизором и смотрим, как стреляют в таких же людей, как я и ты! Их стреляют как собак! Как собак, Бенни! Партизаны сидят в горах, а людей в городе стреляют как собак! А ведь в этом городе все жили вперемешку, католики, мусульмане, сербы и евреи тоже, сотни лет жили, Бен, а теперь они стреляют из орудий и ракетных установок — что же делает мир? Мир смотрит, как бандиты снова становятся хозяевами. Прекрасный мир, да, Бенни?
В ее взгляде сквозила боль.
— Так что же ты собираешься сделать?
Она не слушала меня, просто бросала мне в лицо свои неистовые слова:
— Они даже не могут себя защитить, понимаешь? В них стреляют на глазах у солдат Объединенных Наций, а они даже не могут купить оружие, чтобы защитить себя! Как, по-твоему, что было бы в ту войну, если бы узникам концлагерей сбросили оружие на парашютах! Как, по-твоему? Они бы освободили себя! А сейчас — опять то же самое! Так нельзя!
— И ты решила: я поеду и помогу там с оружием.
Она задохнулась и несколько секунд молчала, ожидая, пока дыхание успокоится. Покачала головой, закрыла глаза. Я обнял ее обеими руками.
— Не будь таким отвратительным, — прошептала она. — Ты знаешь, так нельзя.
— А как тогда можно?
— Сам подумай, или ты уже не знаешь, как это делается? — В ее голосе звучал сарказм.
— Я стараюсь изо всех сил, — сказал я.
— Как? Песенки пишешь для конкурса?