Ближе к полудню Фред начал сдавать. Около почты на окраине Старого города мы поймали такси, и он уехал в гостиницу, часок отдохнуть. Я решил искать дальше. Меня грызло беспокойство.
В здании почты располагался современный компьютеризированный центр связи с новенькими телефонными кабинами. Мне тотчас предоставили свободную линию, и я позвонил Инге.
Она соскучилась по мне. Я по тебе тоже. Когда вернусь, мы как следует поговорим, без обиняков, без шуточек, и забудем тот кошмар с Рут. Я рассказал ей, что мы успели сделать, и спросил, посмотрела ли она ту кассету с боснийской беженкой. Пока нет, и она считает, что я напрасно придаю этому такое значение. То, что случилось с моей мамой, — итог долгого процесса, в котором сыграла роль и ее болезнь. Инга хотела прислать мне статью, которую все-таки успела закончить в срок; в голосе ее слышалось облегчение. Я продиктовал ей номер гостиничного факса, а затем пошел на Народни-Трг, маленькую центральную площадь Града, размышляя по дороге, была ли близость Сараева единственной причиной, приведшей мою маму в этот город, но, кроме той телепередачи, никаких аргументов в пользу этого не нашел.
Мимо заброшенных бюро путешествий и пустых магазинчиков со снаряжением для аквалангистов я возвратился в гостиницу.
Жаркий день на побережье Адриатики. Вода в гавани лениво плескалась о корабли, стоявшие на якоре у пассажирских причалов. С моря задувал теплый соленый ветер. В нескольких часах езды отсюда находился город Мостар, где в такой же вот день год назад хорваты и мусульмане убивали друг друга.
Когда я вернулся в гостиницу, меня ждал факс от Инги. О кризисе в нидерландском «кассовом» кинематографе. О нехватке таланта, о нехватке зрителей.
Открыв дверь номера, я услышал музыку. Голый Фред лежал на постели, а темноволосая официантка, стоя на коленях возле кровати, держала во рту его весьма внушительный член. Волосы падали ей на глаза, поэтому она не увидела меня. Голова ее ритмично двигалась вверх-вниз, руки обхватывали влажный член Фреда. Из встроенного в тумбочку радио звучал местный вальс, наподобие слезливого немецкого шлягера. Лишь через несколько секунд до меня дошел смысл этого зрелища. Вероятно, официантка за деньги согласилась оказать ему этакую услугу. Вот что у него означало «часок отдохнуть». Он обманывал мою маму.
Наконец Фред заметил меня. Не делая поползновений привлечь внимание официантки к моему присутствию, он сердито взмахнул рукой: дескать, уходи отсюда.
Я устроился в холле, в том баре, которого беженцы избегали по причине западноевропейского уровня цен, и заказал рюмку водки. Через десять минут на соседний табурет взгромоздился Фред. Одевался он явно в спешке и был непричесан.
— Мне надо было запереть дверь, — сказал он.
— Она была заперта, но у меня тоже есть ключ.
— Надо было подставить стул.
— А ты еще здорово силен кое в чем, Фред, для твоего-то возраста.
— Завидуешь?
— Мне интересно, знает ли мама о твоих похождениях.
— А зачем все рассказывать друг другу?
— Потому что мама хочет знать все. Потому что она честная и скрывать ей нечего!
— Ты плохо знаешь свою маму, Бенни. Бармен! Что ты пьешь?
— Водку.
Он показал на мою рюмку и на себя. Бармен кивнул.
— Может, она умерла, Фред, а что делаешь ты? Даешь первой попавшейся официантке немного деньжат, чтобы облизать твой хрен.
— Первая попавшаяся официантка — профессор физики и математики. Беженка.