— Ты стал тем, кем мечтал?
Он глубоко затянулся сигаретой.
— Я учился в иешиве.
— В иешиве? Ты раввин? А ты когда-нибудь работал?
— Да, в Аушвице.
Точно так же, как пил виски, Фред глотнул капуччино, кокетливо держа в руке чашку и со смаком причмокивая языком. Он с любопытством разглядывал униформы, машины, этикетки на бутылках, слова в меню, свой мундштук, мою записную книжку. И вдруг спросил:
— Что ты туда записываешь?
— Вещи, которые слышу.
— Например?
— Мелодию, которая вдруг придет в голову, а то и меньше, просто коротенький такт.
— У тебя много таких книжек?
— Да.
— А что ты с ними делаешь?
— Иногда беру оттуда что-нибудь для работы. А часто вообще ничего не делаю.
— Мой брат тоже был музыкантом, — сказал он и сделал еще глоток. — Неплохой капуччино-то, а?
— Да.
— Сидя здесь, не скажешь, что в стране война.
— В самом Загребе мы не были.
— Держу пари, ты и там ничего не заметишь. Странная штука — война. На границах убивают, а в десяти километрах оттуда человек может спокойненько сидеть на террасе да посвистывать.
— Ну а как же солдаты?
— Театр. В ста километрах дальше — вот где настоящая заваруха. Мне-то все равно, пускай хоть перебьют друг друга. Хорваты против сербов, знаешь, что это такое? Фашисты-католики против фашистов-православных. Нет, от меня жалости не дождешься.
Таможня сплитского аэропорта не проявила интереса к нашему багажу, и мы прошли через узкое здание из стекла и стали к длинной цепочке такси у входа: старые «мерседесы», «опели», «лады», «заставы».