А сердце замирает от тайного ужаса, и настойчиво забегает ее мысль, пугливая перед жизнью, навстречу будущим печалям.
В тоскливые минуты утра она поверяет свою душу, вспоминает свою жизнь, – и видит ее пустоту, ненужность, бесцельность. Одно только бессмысленное мелькание теней, сливающихся в густеющих сумерках.
«Зачем я жила? – спрашивает она себя. – Для сына? Но для чего? Чтобы и он стал добычею теней, маниаком с узким горизонтом, – прикованный к иллюзиям, к бессмысленным отражениям на безжизненной стене?»
«И он тоже войдет в жизнь, и даст жизнь ряду существований, призрачных и ненужных, как сон».
Она садится в кресло у окна и думает, думает.
Она заламывает в тоске прекрасные белые руки. Мысли ее разбегаются. Она смотрит на свои заломленные руки и начинает соображать, какие из этого могли бы выйти фигуры на тени. Она ловит себя на этом и в испуге вскакивает.
– Боже мой! – восклицает она. – Да ведь это – безумие.
За обедом мама смотрит на Володю.
«Он побледнел и похудел с тех пор, как ему попалась эта несчастная книжка. И весь он переменился, – характером и всем. Говорят, характер перед смертью меняется. Что, если он умрет?»
«Ах, нет, нет, не дай, Господи!»
Ложка задрожала в ее руке. Она подняла к образу боязливые глаза.
– Володя, да отчего ж ты не доел супа? – испуганно спрашивает она.
– Не хочется, мама.
– Володя, не капризничай, голубчик, – ведь это же вредно – не есть супу.
Володя лениво улыбается и медленно кончает суп. Мама налила ему слишком полную тарелку. Он откидывается на спинку стула и хочет сказать с досады, что суп был невкусен. Но у мамы такое обеспокоенное лицо, что Володя не смеет говорить об этом и бледно улыбается.
– Теперь я сыт, – говорит он.
– Ах, нет, Володя, сегодня все твое любимое.
Володя печально вздыхает: он уже знает, что если мама говорит о его любимых блюдах, то это значит: будет его пичкать. Он догадывается, что и за чаем мама заставит его, как и вчера, есть мясо.
Вечером мама говорит Володе:
– Володя, милый мой, ты опять увлечешься, – уж лучше ты не затворяй дверей!
Володя принимается за уроки. Но ему досадно, что за его спиною открыта дверь и что мама иногда проходит мимо этой двери.
– Я так не могу, – кричит он, шумно отодвигая стул, – а не могу ничем заняться, когда дверь настежь.