Однако ночь жила своей жизнью, и Наталия слышала ее. Сотни жаб и лягушек с упоением пробовали голоса и распевали так весело, так забавно, что она рассмеялась, стоя у окна. Порой к их пению присоединялась одинокая мелодичная трель, умилявшая ее до слез: это соловей, свивший гнездо на ближайшей липе, пел для нее. В такие минуты Наталии казалось, будто она чувствует неуловимое днем дыхание поместья. И она знала, что никогда не забудет эту теплую майскую ночь 1916 года в Байгоре.
На ночном столике с фотографии в рамке чеканного серебра доверчиво и серьезно смотрел на нее Адичка Белгородский. Без улыбки застыл он перед объективом, отведя назад плечи, самую малость чопорный. Больше всего пленяли Наталию его глаза, живые и проницательные на диво. Эти глаза в свое время сразу покорили ее. Достойна ли она Адички Белгородского? Достаточно ли хороша, умна для него? Ее собственное лицо в зеркале лишь усилило ее тревогу. Странный контраст четкого рисунка носа, скул и подбородка с томной мягкостью глаз и рта не нравился Наталии. «С характером лицо», — отзывались о нем родные. И тут же принимались расхваливать ее каштановые волосы, необычайно густые и длинные, о которых всегда говорили так: «Это лучшее, что у нее есть».
— Велосипеды? В самом деле?
Наталия настаивала. Разъезжать по аллеям парка на велосипедах — на ее взгляд, это было забавно, современно и по-французски. Адичка внимательно слушал ее.
— Французские, — уточнила Наталия. — «Пежо».
— Я понял.
Он знал, какое большое значение имеет для нее все, что исходит из Франции. Даже свое имя она офранцузила. Адичка не сразу к этому привык. Но со временем для него стало совершенно естественным называть ее Натали, а не Наташей — раз ей так хочется. Теперь он и это находил очаровательным, а вовсе не манерным, как считала его сестра Ольга. Он показал Наталии лошадей, которых тренировали на лужайке. Назвал породу каждой, сказал, к каким состязаниям их готовят. Скромность не позволяла ему распространяться об их исключительных достоинствах, но Наталия и так поняла: лошади Байгоры — одни из лучших в мире. Он обратил ее внимание на одну, стоявшую чуть в стороне от всех.
— Это Ока, чистокровный орловский рысак… Он выиграл русское дерби два года назад. А теперь отдыхает.
Они стояли рядышком, облокотясь на ограду. Адичка говорил с расстановкой, он старался все объяснить понятно, не прибегая к профессиональному жаргону коневодов. Наталия молча слушала. Ей нравился его голос, ласковый и степенный. Нравилось, что он столько всего знает и охотно ей обо всем рассказывает. Подле него она станет лучше, умнее. Адичка к тридцати одному году, казалось, прожил уже не одну жизнь.
Блестяще закончив юридический факультет Петербургского университета, он быстро пошел в гору и стал личным секретарем самого Петра Столыпина. Убийство премьер-министра глубоко потрясло его. Вскоре после этого не стало отца Адички, и ему пришлось взять бразды правления поместьем в свои руки. Его избрали председателем земского собрания. С начала войны с Германией он возглавлял также комитет по мобилизации — должность нелегкая, непопулярная и опасная в эти смутные времена.
Боясь наскучить Наталии разговором о лошадях, Адичка увел ее в сторону церкви, где назавтра им предстояло обвенчаться. Он шел рядом с ней, подлаживаясь под ее шаг и останавливаясь, когда она задерживалась перед очередным деревом, желая узнать, как оно называется.
— А это? Тоже тополь?
— Это же дуб! На краю луга, ближе к дому, вы увидите еще один, огромный, очень старый, всеми здесь почитаемый. Его ствол даже двоим не обхватить!
Адичка увидел, что она улыбается уголками губ.
— Вы смеетесь надо мной? — догадался он.
Улыбка Наталии стала шире.
— Да, а вы как думали? Уж дуб от тополя я отличить могу! Однако же у вас слишком много разных деревьев. Я и не знала, что их столько на свете. Мне никогда все не запомнить.
Адичка готов был благодарить ее за это. Среди обычных здешних лип, вязов, буков, тополей, каштанов, берез, сосен и елей он посадил кипарисы, ливанские кедры, лиственницы, даже пальмы и эвкалипты. Не говоря уже о всевозможных африканских деревцах и кустарниках, росших в тепле оранжерей, за которыми он сам ухаживал едва ли не так же ревностно, как и старший садовник. Так что, посетовав на чрезмерное разнообразие деревьев, Наталия сделала ему самый лучший комплимент.
— Фруктовые деревья понравятся вам больше, они сейчас цветут.
— Вся степь в цвету! Мы видели из окна поезда! Вся земля, куда ни глянь, в розовом и белом!
Наталия вспомнила о своей поездке по железной дороге из Петрограда в Волосово. Два дня пути в роскошном личном вагоне Белгородских вместе с матерью, четырьмя младшими братьями и сестрами, гувернантками и горничными. Ее отца, остальных родственников и друзей ждали сегодня к вечеру. Их разместят во флигелях и у соседей.
Адичке и Наталии то и дело встречались на пути крестьяне, всю жизнь работавшие в Байгоре. Адичка считал своим долгом представлять их будущей супруге. Он знал о каждом все: имя, чем занимается, семейное положение. А иногда пояснял вполголоса: «Никудышный работник. Идеальная добыча для большевиков»; «Ее муж и два сына пропали без вести в конце лета тысяча девятьсот пятнадцатого года. Может быть, они попали в немецкий плен, как миллион наших… А скорее всего, погибли. Бедная женщина!»; «Вернейший из верных. Если бы не его мужество и присутствие духа, не знаю, как бы удалось подавить волнения в пятом году».