Мейсену политическая стабильность тоже пошла на пользу. Как только последняя прусская колонна оставила город, в Альбрехтсбурге начались восстановительные работы. К 1746 году Кендлер и Херольд вернулись из Дрездена и приступили к своим обязанностям. Печи быстро отстроили заново, машины собрали, фарфоровую массу и эмали вытащили из тайников, вместо разворованных дров закупили новые.
Внешне все оставалось привычным. Кендлер быстро достиг прежних творческих высот. Херольд был все так же авторитарен, все так же держал помощников в черном теле и враждовал с модельерами. Однако продолжавшиеся распри двух главных людей на заводе не мешали производству, как можно заключить из письма сэра Чарльза. Кендлер был на подъеме: он с удивительной скоростью рождал все новые и новые замыслы, питавшие новый тренд — моду на дрезденские статуэтки.
Идея настольного фонтана и статуэток возникла как прямой результат любви саксонского двора к банкетам. Когда король находился в Дрездене, торжественные приемы, вроде того, на котором побывал сэр Чарльз, проходили регулярно, и для приезжих были скорее испытанием, чем развеселой пирушкой. Четырех-пятичасовые обеды считались вполне обычными; бывало, что они продолжались с полудня до девяти вечера. Иностранцы находили этот обычай странным и утомительным. «Немцы крайне неразборчивы в еде и питье — для них главное проглотить, а не насладиться вкусом», — с отвращением писал Монтескье, а британский путешественник Дж. Б. С. Моррит так же неодобрительно описывал придворный банкет, на котором ему случилось присутствовать: «ужасная церемония… все обжираются, а поговорить не о чем».
Долгие застолья сопровождались бесконечными тостами, блюда подавали с мучительной неторопливостью. К тому времени как гость получал возможность донести кусок до рта, все безнадежно остывало. Требовалось что-нибудь новое и занятное, чтобы развлечь собравшихся между переменами блюд и не дать гостям погрузиться в сон.
Обычно, пока придворные ели, их развлекали инструментальной музыкой, оперным пением или балетом; тема выступления так или иначе отражалась в оформлении стола. Между канделябрами стояли композиции в форме миниатюрных архитектурных моделей. Сперва эти крохотные храмы, замки, фонтаны и гроты изготавливались из сахара, марципана или воска придворным кондитером — одним им высших лиц в иерархии кухонного персонала. Со временем стали появляться целые пейзажи и все более сложные архитектурные комплексы, населенные искусно вылепленными фигурками.
В ловких руках кондитера реализм и фантазия соединялись, словно компоненты некоего невероятно сложного суфле, рождая причудливые панорамы и виды. Сахарные здания повторяли архитектуру античных храмов; иногда они подсвечивались изнутри дрожащим пламенем свечей, иногда из них вылетали потешные огни — запоминающееся сопровождение для роскошного десерта. Третьи сооружения имели форму фонтанов и струились ароматизированной водой, которая затем текла вдоль всего стола по специально проложенному руслу, между изящными фигурками богов и богинь.
Эти волшебные сооружения, были, увы, совершенно эфемерны и создавались всего на несколько часов, а потом их смахивали со стола вместе с объедками. Предприимчивый Кендлер понял, что такого же рода изделия из фарфора будут куда более долговечными, а значит, и привлекательными для большего числа людей.
Итак, начиная примерно с 1735 года для столов богачей и знати было изготовлено свыше тысячи фарфоровых статуэток в приличествующей архитектурной обстановке. Большую часть типажей Кендлер брал из окружающей его жизни; в своем изумительном разнообразии они словно открывают нам окошко в утонченный мир дрезденского двора. Мы видим оперных див, актеров и актрис в костюмах комедии дель арте, любимых шутов Августа и парижских уличных торговцев, экзотических восточных гостей и облагороженных сельских жителей — тех самых пастушков и пастушек, с образом которых для нас навечно слито само название «Дрезден».
Изображал Кендлер и дрезденцев. В их числе — портной графа Брюля, которого мы видим сидящим верхом на козе. Про эту статуэтку рассказывают следующую историю: якобы граф, восхитившись превосходной вышивкой, обещал портному в награду все, что тот пожелает. Дерзкий портняжка ответил графу, что хочет попасть на королевский банкет — для человека его звания требование совершенно немыслимое. Граф, посмеиваясь про себя, сказал, что постарается, и тут же заказал Кендлеру фарфоровое изображение портного. Скульптор выставил честолюбивого портняжку в комическом виде: разодел его в пышный придворный костюм, но снабдил смиренными орудиями швейного ремесла и усадил верхом на козу. Коз обычно держала беднота, а в средневековом фольклоре есть немало обидных побасенок, рассказывающих про козу и портного.
За торжественным обедом статуэтка стояла перед королем, и все, посвященные в историю с обещанием фон Брюля, вдоволь навеселились: портной попал-таки на королевский банкет, правда, не так, как хотел. Кендлер был очень доволен успехом статуэтки. Он даже изготовил вторую такую же, поменьше, и добавил к ней в пару жену портного.
Отразил Кендлер и любовь саксонского двора к балам-маскарадам. С давних времен в Германии проводились виртшафтены — празднества, когда король и придворные в течение целого дня изображали селян. Роли разыгрывались по жребию: графиня могла стать пастушкой, посол — бродячим торговцем, тайный советник — бедным огородником. Все эти идеализированные наряды Кендлер тщательно воспроизвел в фарфоре. Можно вообразить, как забавлялись пышно разодетые придворные, разглядывая крохотных зеленщиков, лудильщиков, садовников и пьяных крестьян, в образе которых они недавно веселились на маскараде.
Кендлер не обошел вниманием и страсть двора к охоте. Это была прерогатива короля и его свиты — приглашение на охоту считалось такой же честью, как приглашение на королевский обед или маскарад. Крестьянам не разрешалось защищать свои посевы от лесных зверей, какой бы ущерб те ни наносили; вся дичь принадлежала монарху, браконьерство каралось смертью. Английский путешественник Джонас Ганвей писал: «Дикие кабаны доставляют столько неприятностей, что саксонцы охотно согласились содержать еще восемь тысяч солдат с условием, что поголовье кабанов будет уменьшено вдвое. В каждом сколько-нибудь значительном городе пятьдесят жителей поочередно, по пять каждую ночь, несут дозор и колокольным звоном отпугивают оленей от своих полей».
Однако несмотря на частые жалобы селян и возмущение иностранцев вроде Ганвея, охота еще много десятилетий оставалась исключительно королевской забавой. Немудрено, что статуэтки Кендлера, изображающие мужественных охотников с добычей, пользовались таким успехом — они не только напоминали об увлекательном времяпрепровождении, но и служили символом высокого общественного статуса.
Из всех созданных Кендлером композиций наибольшей выразительностью отличаются так называемые группы в кринолинах. Подобно трехмерным фотографиям, они запечатлели мгновения придворной жизни с ее модами, интригами и женским кокетством. Это живые сценки с участием светских красавиц, наполненные той выразительной динамичностью, которую так ценил Август Сильный. Глядя на них, невольно гадаешь, что предшествовало мгновению, застывшему в фарфоре, и что случится в следующую минуту.
Существенным аксессуаром в этих скульптурных группах нередко выступают изделия из фарфора, подобно тому как в интерьере на живописном полотне может присутствовать картина: вот светский кавалер и его возлюбленная сидят бок о бок, она игривым движением подносит к его губам расписную фарфоровую чашечку с шоколадом. Многие статуэтки вдохновлены картинами Ватто, однако пронизаны еще большей чувственностью. Утверждают, что некоторые композиции изображают Августа Сильного с той или иной фавориткой. Одной из них — возможно, несчастной графине Козельской — он протягивает шкатулку в форме сердца, а она в ответ отдает ему собственное сердце.
Близкое знакомство Кендлера с жизнью двора угадывается и в многочисленных скульптурных изображениях мопсов. Эти милые создания были не просто комнатными собачками; для всякого, знакомого с придворными тайнами, они служили намеком на «Мопсорден», или «Орден мопсов» — полушутливую масонскую ложу, великими магистрами которой были курфюрсты Саксонские.
Однако прелесть статуэток Кендлера в том, что ими можно любоваться, не понимая скрытого смысла. Их бесконечное разнообразие, яркие цвета и динамика неизменно привлекают коллекционеров. Не каждый может позволить себе весь набор персонажей комедии дель арте или уличных торговцев, но даже одна-две статуэтки придают дому владельца некий шик, и мода на коллекционирование фарфора среди состоятельных людей растет год от года.
Богатейший саксонский двор тратил на такого рода безделушки баснословные суммы. Сэр Чарльз Хэнбери Уильямс хвастал перед своим родственником Генри Фоксом, что получил от короля подарок: «фарфоровый сервиз на тридцать персон, который здесь стоил бы тысячу пятьсот фунтов». Сервиз, как с гордостью отметил сэр Чарльз, кроме посуды (350 предметов), включал сто шестьдесят шесть статуэток «для украшения стола во время десерта». Цена представляется немыслимо высокой, учитывая, что в Китае тогда на сумму чуть больше ста фунтов можно было приобрести десять тысяч изделий бело-синего фарфора.
Быть может, Август крепко задумался бы, прежде чем делать такой подарок, если бы знал, что сэр Чарльз — близкий друг сэра Эверарда Фокнера, главного партнера только что созданной фарфоровой мануфактуры в Челси. Вскоре после памятного обеда у графа Брюля сэр Чарльз одолжил свои мейсенские статуэтки модельерам из Челси, которые сняли с них формы и начали производить исключительно точные копии, правда, из мягкого фарфора.
Статуэтки Челси значительно уступали мейсенским, но в Британии, как и повсюду, модные безделушки, пусть и не самого высокого качества, пользовались огромным спросом. Не только Челси, но и многие другие британские, а также европейские керамические производства отлично зарабатывали на копиях с произведений Кендлера. Вскоре уже и стаффордширские гончары начали производить из глины свою, примитивную версию дрезденских придворных и пастушек для людей, отстоявших от королевских банкетных столов куда дальше, чем даже злополучный портной графа Брюля.
Если бы только императрица, король Польский, граф Гаррах и граф Брюль лучше скрывали свою враждебность к Его Прусскому Величеству!.. Она не может долго оставаться тайной и грозит дурно сказаться на европейских делах, в первую очередь на австрийских и саксонских владениях.
Даже если внешне все выглядело прежним, захват не прошел для Мейсена бесследно. Долго после того как стены заново побелили, а каменные полы дочиста оттерли, смыв следы крови, под сводами Альбрехтсбурга сохранялась гнетущая атмосфера.